Клочья тьмы на игле времени

— Про себя вы можете думать все, что вам угодно. — Кадык Зиберта дернулся вверх и вернулся на место. Эсэсовец смотрел сумрачно и равнодушно, как будто проглотил и уже успел переварить в желудке свою улыбку. — Но когда вы начинаете публично проповедовать свою точку зрения, — он пренебрежительно выпятил губы, — то вмешиваетесь тем самым в политику. А этого мы никому не позволим! Поэтому вам и предлагают исправиться, загладить ошибку. Это в ваших же собственных интересах. Такому великому ученому, как профессор Гербигер, не нужно вашего признания. Учтите! Только благодаря его исключительной гуманности с вами вообще разговаривают. Вам дается последний шанс, постарайтесь его не проморгать… я жду от вас прямого и ясного ответа, господин профессор.

— А если я не сделаю этого, вы арестуете меня?

— Право, вы озадачиваете меня, профессор. — Зиберт улыбнулся и развел руками. — Зачем вы так упорно домогаетесь мученического венца? Зачем? Вас ожидает спокойная академическая работа. Не создавайте ненужных затруднений себе и нам. Выполните нашу просьбу, и все будет в порядке.

— Я не могу, господин штурмбаннфюрер. Это идет вразрез с моими убеждениями.

— О каких убеждениях вы говорите? В то время как фюрер и национал-социализм в едином порыве закладывают фундамент великого рейха, вы позволяете себе иметь иные убеждения. Вы плохой немец, господин профессор. — Эсэсовец снял пенсне и откинулся в кресле. Он смотрел на Мирхорста как на неприятное насекомое.

Мирхорст еле сдерживался. Он готов был плюнуть в мерзкую физиономию этого черного ландскнехта с дубовыми листьями к Железному кресту. Закричать во все горло. Ударить кулаком по столу. Но он заставил себя сидеть спокойно, молчать и ничего не бояться. И все же боялся. Боялся всего: ландскнехта, серого, угрюмого здания, длинных коридоров с рядами одинаковых дверей, красного флага со свастикой в белом круге, окаменевших часовых. Страх, ненависть, раздражение и какое-то детское недоумение — все это сковывало, мешало находить нужные слова.

— Не будем возвращаться к этому больше. Я не выступлю в защиту теории Гербигера и не смогу принять участие в открытии академии… черной магии.

— Оккультных наук! — Зиберт хлопнул кончиками пальцев по столу и брюзгливо скривил губы. — Вы, наверное, масон? Аристократ и масон? Убежденный враг империи?

— Я ученый и служу только науке. Чистой науке, с чистой совестью служу чистой науке. — Ему стало неприятно, когда эти чуть выспренние слова сами сорвались с его губ.

Он еле сдерживал дрожь. Все накопившееся за эти годы готово было хлынуть наружу. Ах как хотелось дать себе волю! Высказать хоть раз все! Кровью выплюнуть в это волчье лицо всю застарелую боль, унижение, ненависть. Острое чувство попранной справедливости… Но разве можно было это делать? Разве можно?.. Но почему?

— Ваша наука ложная! Вредная она, ваша наука. Бескрылый материализм. Она не нужна нашему народу! Понимаете? Мы — народ-созидатель, народ-солдат! Ни вы, ни ваша вонючая наука нам не нужны. Чистой науки не бывает! Наука — служанка, шлюха! Вопрос лишь в том, кому она служит… Убирались бы вы со своей наукой…

— В таком случае я обращусь в полицию с просьбой выдать мне заграничный паспорт. — Мирхорст побледнел. Резкие расходящиеся полосы обозначились над усами. И щеки запали от волнения.

— Вы его не получите! У нас есть средства сделать вас более лояльным к национал-социализму! Советую хорошенько подумать над этим… Посидите немного в приемной. Сейчас отпечатают протокол. Вам нужно его подписать.

— Какой протокол, позвольте вас спросить?

— Протокол допроса! — Зиберт резко встал и, опершись руками о край стола, наклонился к Мирхорсту. Глаза его чуть поблескивали в глубоких, как у синантропа, впадинах.

— Это был допрос? А по какому праву… — Мирхорст тоже поднялся.

— Допрос! — оборвал его эсэсовец. — На самом законном основании. И выкиньте из головы такой хлам, как право. Римское право! Право — понятие, выработанное плутократами! Есть закон Германской империи о превентивном заключении. Только от нас зависит применить его к вам. Запомните это!.. Прошу пройти в приемную.

Он открыл дверь и вежливо пропустил Мирхорста вперед.

— Фрейлейн Гертруда, перепечатайте это в двух экземплярах. Господину профессору нужно поставить свою подпись в трех местах. Здесь, здесь и здесь… Хорошенько прочтите, прежде чем подпишетесь, — обернулся Зиберт к стоящему перед ним Мирхорсту. — Вот ваш пропуск. Можете быть свободны… Пока свободны. Мы еще вызовем вас. До свидания, господин профессор. Эсэсовец чуть наклонил голову и прошел в кабинет.

Мирхорст, тяжело и часто дыша, опустился на диван. Красноватое затмение застлало на миг его глаза. Но только на миг. Он сцепил пальцы, стараясь побороть свое волнение. Оно переполняло его, но так и не вылилось.

В несколько коротких очередей «олимпия» обстреляла разделенные копиркой бланки. Темные трупы букв легли на белое бумажное поле.

— Прошу вас, господин профессор, — худенькая темноволосая машинистка в коричневой блузе Союза немецких девушек протянула ему оба экземпляра.