Клодет Сорель

— И это говорите вы, император самодержец всероссийский?! — меня вдруг охватила злоба. — А вы нашего брата на виселицах не запрещали? В Сибирь толпами не гнали только за то, что мы смели изучать запрещенную вами литературу? Депутатов парламента, от народа выборных, не посылали на каторгу? Не вам говорить о свободе и демократии, не вам.

Николай не ответил. Какое-то время ехали молча, кутаясь в тулупы и согреваясь дымом папирос.

— А крестьяне! — неожиданно спросил Николай. — Вы почему-то все время говорите о рабочих, как будто Россия не крестьянская страна. Да, голод, недороды, архаичная форма хозяйствования — все это верно. Только мы кормили зерном весь мир, мы!

— Ну да, весь мир зерном кормили, а собственный мужик с голоду помирал.

— Но ведь это не значит что революционный путь лучше эволюционного, правда? Если бы не война, если бы не убийство Петра Аркадьевича, то работал бы наш мужик сегодня как американский фермер, да и жил бы не хуже.

— Знаете, а ведь я был в те дни в Киеве… Нет-нет, — заторопился я, увидев, как исказилось лицо Николая. — Я к убийству Столыпина не имею никакого отношения, просто так совпало, честное слово.

Вот в таких беседах мы и провели два дня дороги. И чем меня бывший царь поразил — так это спокойствием. Наши бы крикуны давно бы мне в горло вцепились, а он все пытался найти аргументы, возражать по существу, неплохо владел материалом — память у него была потрясающая. Говорят, что тюремщики, когда долго общаются с заключенными, то между ними возникает симпатия, незримая связь. Что-то такое я и почувствовал. Николай Романов был вовсе не похож на тот образ, которым всех нас потчевали. Он не казался ни безвольным дураком, ни далеким от жизни пьяницей. Он вообще не был похож ни на какого царя, и в другое время я бы с ним с удовольствием поспорил бы за кружкой пива. Но вместо этого мы тряслись в возке по сибирским ужасным дорогам, и на каждой остановке он бегал к единственной крытой кошеве, в которой ехали жена и дочь, трогательно о них заботился, старался как-то ободрить.

Дочь, Мария, улыбалась и делала вид, что принимает все эти утешения за чистую монету, а жена сидела с постоянно недовольным лицом, жаловалась на мигрень и капризничала. Говорили они между собой по-английски. Я на всякий случай сделал вид, что не прислушиваюсь и вообще не понимаю этого языка, хотя английский знал сносно. Пусть себе беседуют, не думая, что их кто-то подслушивает.

Пока ехали до Тюмени, времени на всякие посторонние раздумья не было: надо было добраться до железной дороги и добраться живыми. Только на вокзале я облегченно выдохнул воздух, отпустил гвардейцев Кобылинского обратно в Тобольск, погрузил венценосное семейство в поезд, получивший наименование «42-ой литерный» и двинулся на Москву. Беспокоило лишь, что надо было миновать Екатеринбург, но за ним — уже все, свобода и простор. Так что теперь все мысли были заняты одним — как проехать через территорию Уралсовета и не сдохнуть. Маршрут я Николаю и его сопровождающим не сообщил. Незачем. Еще, глядишь, волноваться начнут, задергаются, разбирайся потом с ними.

Да вот только на ближайшей станции мой телеграфист узнал, что готовят нам в Екатеринбурге теплый прием при двух орудиях. И во весь рост встала вечная проблема: что делать?

Трус и предатель, говорите? Ну, давайте вместе решать эту проблему. Что бы вы сделали на моем месте?

Расклад такой: у меня сотня испытанных ребят и два пулемета. Что мешает Голощекину сотоварищи загнать состав в тупик, окружить и расстрелять из трехдюймовок? Ничего. Только стрелку перевести, делов-то. Конечно, мы кое-кого с собой на тот свет заберем, да что толку?

Нет, был и такой вариант, чего уж скрывать. А вдруг прорвемся? Но был вариант, что и не удастся. При этом теряем и царя, и семью, и вообще проваливаем все дело.

А теперь откройте карту и посмотрите, какие еще есть варианты попасть из Тюмени в Москву. Есть долгий кружной путь: Омск — Челябинск-Уфа. А в Уфе я, считай, дома, оттуда уже спокойно и с ветерком до самой Москвы: здравствуйте, Яков Михайлович, вот ваш груз в целости и сохранности, делайте с ним, что хотите, хоть с кашей ешьте, хоть с маслом пахтайте. Без всяких хлопот с Голощекиным и его бандой.

Вы бы какой вариант выбрали?

Вот и я выбрал второй. Как оказалось, зря.

Ну, да что уж теперь. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. Развернул я 42-ой литерный на 180 градусов и пошел прямым ходом на Омск.

В коридоре вагона стою, окошко приоткрыл, дым от папиросы туда пускаю, смотрю, как искры от паровоза летят. Пахнет гарью и снегом. Александра Федоровна пошла опять мигрень свою холить и лелеять, Мария — та отправилась к солдатам в последнее купе, смеются, болтают о чем-то. Она вообще, я заметил, к военным неравнодушна была. Симпатичная, мне такие нравились: высокая, полная, глазищи огромные, серые. И не скажешь, что царская дочка, приветливая очень. По идее, ненавидеть меня должна бы, а она улыбается все время. И о матери постоянно заботится. Нет, хорошая девушка, ничего плохого не скажу.