Клодет Сорель

Деятели из Уралсовета дело знали. Не успел паровоз втянуться на станцию, как я увидел огромную мрачную толпу. Вы когда-нибудь выходили в одиночку против нескольких? Как вы думаете, что испытывает человек в эту минуту? Правильно. Страх. Достаточно было любому из них даже не выстрелить — просто дать мне прикладом по голове, сесть на тот же паровоз и вернуться за царем и царицей, и все пошло бы совершенно по-другому. Но в таких передрягах самое важное — как говорят в романах, «жизненно важное» — это перехватить инициативу.

Я спрыгнул на перрон и закричал:

— Моя фамилия Яковлев, я чрезвычайный комиссар Центрального Исполнительного Комитета с особыми полномочиями. Где председатель Совета? Ко мне его!

И знаете, бог любит отчаянных. Толпа расступилась, и ко мне подошел смутно знакомый парень моих лет.

— Я председатель Совета Косырев… Костя, ты что ли?

Володя Косырев, мой однокашник по партийной школе в Болонье! Вот в такие минуты веришь, что Бог все же есть.

— Здорово, Володя!

Мы даже обнялись. Представляете, последний раз виделись 8 лет назад в Италии, а встретились на вокзале в Омске. Интересная штука судьба. В Бога я, конечно, не верю, но какие-то пути, по которым неумолимо развивается история, все же существуют. Везение, говорите? Ну, значит, в те дни мне поразительно везло. И точно так же поразительно не везло все последующие.

— Мы тут какого-то Яковлева стережем, а это — Костя Мячин, надо же!

Мы похлопали друг друга по плечам, поулыбались. Окружающие смотрели удивленно. Но с пониманием.

— Так ты теперь здесь председательствуешь?

— А то! А ты в Москве комиссарствуешь?

— А то!

И мы оба рассмеялись.

— Ну что, Володя, пропустишь мой литерный?

— О чем речь?! Конечно. Только подтверждение из Москвы получу — и все, езжай на все четыре.

— Тогда пошли за подтверждением.

Толпа расступилась, пропуская нас к зданию станции.

Тут мое везение и кончилось. Навсегда.

Равнодушная телеграфная лента отстукала:

«Свердлов у аппарата. Яковлеву предписано немедленно двигаться Тюмень, далее Екатеринбург. Уральцами договорились. Меры приняты, Белобородов[12] гарантирует сохранность груза».

Как обухом по голове. У нас где правительство сидит, в Москве или в Екатеринбурге? Кто кому отдает распоряжения? Они там охренели что ли все?

— Давай, стучи, — сказал я телеграфисту. — «Яковлев у аппарата. Безоговорочно подчиняюсь всем приказаниям Центра. Считаю своим долгом предупредить опасности неполучения дальнейшем вами груза из Екатеринбурга. Прошу разрешить мне дальнейшее движение Челябинск — Уфу».

Через пару минут катушка с лентой задергалась, закрутилась.

«Свердлов — Яковлеву. Не понимаю причин обсуждения приказа Центра. Я дал ясное распоряжение: груз едет Екатеринбург. Подтвердите выполнение».

Что было делать? Понятно, что я сейчас бесповоротно испорчу отношения со Свердловым, но не попытаться еще раз я не мог.

«Яковлев — Свердлову. Еще раз: отправка груза Уфу гарантирует получение груза Москвой. Отправка по первому маршруту вызывает сомнения его сохранности. Утверждаю: груз сильной опасности».

«Свердлов — Яковлеву. Настоятельно требую прекращения пререканий и требую беспрекословного подчинения приказу. Груз должен быть немедленно отправлен по первому маршруту. Гарантии сохранности получены».

«Яковлев — Свердлову. Приказ выполняю, пререкания прекращаю. Считаю своим долгом предупредить: отправкой груза по первому маршруту снимаю себя ответственность за последствия».

Аппарат молчал. Видимо, Яков счел разговор оконченным. Я еще немного подождал, потом повернулся к Володе:

— Слушай, а если я нарушу приказ и все же двинусь через Уфу?

Косырев улыбнулся и кивнул головой в сторону окна. Было видно, как по перрону пробежали два красногвардейца, таща за собой «максим». На крыше вокзального здания стоял еще один пулемет. Остальные бойцы выстраивались вдоль перрона цепью, клацая затворами, загоняли патроны в патронники.

Ничего себе старый товарищ! Вот так вот сидишь с человеком можно сказать, на одной парте, делишься на чужбине последней коркой хлеба, а он потом тебя убьет, не задумываясь, и никаких угрызений совести не испытает. Я всмотрелся в улыбающегося Косырева. Не, не будет у него угрызений, точно.

— Понял!