Клодина уходит...

Под звуки ригодона на сцене торжественно появляются одетые в переливчатые шелка парочки, они делают пируэты, грациозно кланяются. В последней паре маркиза в серебристом платье под руку с маркизом в небесно-голубом костюме – Марта, она ослепительна, при её появлении по залу проносится одобрительный шёпот, я с трудом узнаю её.

Желание быть красивой преобразило мою золовку. Огонь её рыжих волос не в силах загасить даже пепел пудры. Искусно положенные тени смягчают блеск её горящих глаз, плечи и грудь обнажает вызывающе глубокое декольте, она чинно выступает на своих высоченных острых каблучках, поворачивается, делает низкие реверансы, поднимает свою набелённую ручку и во время последнего пируэта умудряется бросить в публику свой самый отчаянный взгляд, взгляд анархистки Нинон… Не будучи красавицей, не обладая истинной грацией, Марта затмила всех хорошеньких маркиз, танцующих рядом с ней.

Она пожелала быть самой красивой… Появись подобное желание у меня… Бедняжка Анни! Манерная и печальная музыка сыграла с тобой злую шутку, ты расслабилась, ты чуть не плачешь и портишь себе удовольствие, сдерживая слёзы, и думаешь, что вот-вот безжалостный свет зальёт зал и на тебя устремит свой проницательный взгляд Клодина…

Дорогая Анни,

Ваше письмо было получено мной как раз накануне отплытия. Вы поймёте, почему мой ответ вам столь краток, нужно сделать последние приготовления к отъезду. Мне отрадно было узнать, что вы ведёте себя столь мужественно и дни ваши заняты тем, чем должна быть занята жизнь добропорядочной женщины из хорошей семьи: мужем, родными, уютом и порядком в нашей квартире.

Мне кажется, что теперь, вдали от вас, я могу и даже обязан сказать вам то лестное, что я о вас думаю, о чём я умалчивал, находясь возле вас. Не благодарите меня за похвалы, Анни; восхищаясь вами, я в какой-то степени восхищаюсь делом своих рук: милое дитя, которое я постепенно и без особого труда превратил в безупречную женщину и образцовую хозяйку.

Погода стоит изумительная, и мы можем рассчитывать на удачное плавание. Следовательно, вы можете надеяться, что до самого Буэнос-Айреса не возникнет никаких осложнений. Вы знаете, у меня превосходное здоровье, и солнце не пугает меня. Так что не волнуйтесь, если я буду писать вам редко и нерегулярно. Я тоже приучу себя не слишком ждать ваших писем, хотя они и будут мне очень дороги.

Обнимаю вас, дорогая Анни, со всей силой моей непоколебимой любви. Я знаю, эта несколько торжественная фраза не вызовет у вас улыбки. Вам известно, что в моём чувстве к вам нет и намёка на легкомыслие.

Ваш Ален Самзен.

Прижав палец к виску и чувствуя, как в нём стучит кровь, я с трудом дочитываю письмо. Сегодня у меня снова мучительный приступ мигрени, боли периодически повторяются и приводят меня в отчаяние. Стиснув зубы, закрыв левый глаз, я прислушиваюсь к тому, как в моём мозгу кто-то беспрестанно стучит молотком. При каждом новом ударе мои веки вздрагивают. Дневной свет режет глаза, а в темноте я задыхаюсь.

В прежние годы, когда я жила у бабушки, я лечилась эфиром, вдыхала его до бесчувствия, пока не переставала вообще что-либо воспринимать, но в первые месяцы моего замужества Ален застал меня однажды в постели в полуобморочном состоянии с пузырьком эфира в руках и запретил мне им пользоваться. Он очень серьёзно, очень чётко объяснил мне, как опасно пользоваться эфиром и какое отвращение внушает ему «это излюбленное лекарство истеричек», приступы же мигрени, в сущности, не представляют опасности – «какая женщина не страдает ими». С тех пор я покорно переношу эти страдания со всем терпением, на какое только способна, и лечусь не приносящими никакого облегчения горячими компрессами и ваннами.