Клодина уходит...

– Знаю. Вот, лови свою рубаху, дурёха! В твои годы строить из себя институтку!.. Да я бы голой прошла перед трёхтысячной толпой, будь на то мода. Подумать только, мы всегда скрываем от людских глаз лучшее, что у нас есть.

– Да? Госпожа Шесне вряд ли согласилась бы с тобой!

– Как знать! Ты не любишь её, это презабавно. У неё, должно быть, отвислые груди, последний крик моды, они висят чуть ли не до колен, словно концы кашне.

Её болтовня подгоняет меня, я даже перестаю так глупо конфузиться. Марта обладает редким даром: на неё невозможно долго сердиться.

Я завязываю перед зеркалом шарфик из белого тюля, а Марта тем временем, высунувшись из окна, описывает всё, что происходит у неё перед глазами.

– Я вижу, о, я вижу несколько славных рожиц… А вот Леон, он ищет нас, он похож на пуделя, потерявшего хозяина… Он решил, что мы слушаем музыку, ну и скатертью дорога!

– Чему ты радуешься?

– Боюсь, он снова станет донимать меня своими разговорами. А вот я вижу потрясающую даму: она вся в кружевах, а лицо словно печёное яблоко… А теперь появилась идиотская группа мужчин в мятых панамах, их панамы напоминают неудавшиеся безе… Ах… теперь я вижу!..

– Что там?

– Ау! Ау!.. Это просто чудесно! Ну да, это мы, поднимайтесь к нам!

– Ты с ума сошла. Марта! На тебя все смотрят. С кем ты там разговариваешь?

– С маленькой ван Лангендонк.

– С Каллиопой?

– С ней самой!

– Разве она здесь?

– Видимо, раз я с ней разговариваю.

Я невольно хмурю брови… С ней тоже Ален бы предпочёл не поддерживать знакомства, а потому мы видимся очень редко: я бы не сказала, что эта маленькая киприотка, вдова валлонца, вызывает столько же толков, сколько Шесне, но мой муж ставит ей в упрёк слишком яркую, бросающуюся в глаза красоту, он находит, что она очень дурного тона. Я не предполагала даже, что для различных типов красоты существует особый кодекс… но Ален уверяет, что это так.

Каллиопа ван Лангендонк, прозванная «Богиней с иссиня-зелёными глазами», о приближении которой сообщает шелест дорогих шелков, ведёт себя, словно на сцене, она осыпает Марту поцелуями, говорит ей множество нежных слов, ласкает её своими удивительными, цвета лазури, глазами, которые блестят из-под прямых и длинных, как пики, ресниц, затем набрасывается на меня. Мне стыдно, что я выказываю так мало восторга, и я предлагаю ей кресло. Марта уже забрасывает её вопросами.

– Каллиопа, какую важную птицу вы тащите за собой на буксире в этом году?

– What is it[5] «важная птица»? Ах, да… Никаких важных птиц, я совсем одна.

Она часто повторяет слова собеседника, с видимым удовольствием слушает себя и тотчас переводит их. Поступает ли она так из кокетства, или же это маленькая хитрость, позволяющая ей выиграть время и найти нужный ответ?

Помню, этой зимой она так идеально-наивно мешала греческие, итальянские, английские и французские слова, что это вряд ли могло быть естественным. Её «вавилонский язык», так называет его Клодина, которую Каллиопа безумно забавляет, её тарабарщина, заботливо ею культивируемая, привлекает к ней внимание и делает её ещё очаровательней.

– Совсем одна? Расскажите это кому-нибудь другому!

– Правда, одна! Чтобы оставаться красивой, надо лечиться два месяца per anno.[6]

– До сих пор ей это здорово удаётся, согласна, Анни?

– О да. Вы ещё никогда не были так хороши, Каллиопа. Видно, воды Арьежа идут вам на пользу.

– Воды? Я не принимаю never, никогда…

– Тогда почему…

– Потому что здесь горы, и я встречаю знакомых, и я могу делать экономичные туалеты.

– Очаровательная женщина! Однако сера очень хорошо действует на кожу.

– Нет, она kakon,[7] нехорошо для кожи. Я ухаживаю за кожа по особому, турецкому рецепту.

– Скажите нам скорее ваш рецепт, я сгораю от нетерпения, и Анни, я уверена, тоже умирает от любопытства.

Каллиопа, позабывшая все правила грамматики на острове Кипр, театрально взмахивает украшенными сверкающими перстнями руками и менторским тоном произносит:

– Вы брать… старые перламутровый пуговиц, положить их в avgothiki, подставку для яиц, выжимать туда целый лимон… На следующий день она уже мазь…

– Кто – она?

– Пуговицы и лимон. Вы мажете лицо, и теперь вы ещё белее, ещё белее, чем… чем…

– Не ищите нужное слово. Я вам бесконечно благодарна, Каллиопа.

– Я могу ancora[8] дать рецепт удалять волосы на теле.

– Нет, довольно, довольно! Не всё сразу!.. Давно ли вы в Арьеже?

– Уже один, due, three,[9] семь дней. Я так счастлива вас видеть! Я не хочу больше с вами расставаться. Когда вы вдруг позвали меня через window, окно, со мной случилось spavento,[10] и я даже drop[11] мой зонт!..

Я полностью обезоружена. Даже Ален, и тот, услышав подобное смешение всех наречий, не смог бы сохранить серьёзность. Если это легкомысленное создание поможет мне скоротать бесконечно долгие часы моего «сезона», я готова проводить с ней в Арьеже столько времени, сколько она пожелает.