Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Кривонос вздохнул: видно было, что взрыву радости оттого, что можно наконец погулять казаку по морю, мешали какие-то сомнения. Он покачал головой, потом решительно шагнул к Хмельницкому:

— Турка бить — бога хвалить! Это так... Но не верю, Богдан!

— Показать еще и булаву?

— Не нужно. Кто как, а я не собираюсь служить светлейшему королю за эти цацки. Сами можем сделать!

Морщины на лбу Хмельницкого разгладились.

— Додумался-таки!

— Додумался, Богдан! Когда нужно идти на войну, так казаки хороши! А пройдет тревога — мы снова будем «пся крев»! Не верь и ты, Богдан, этим проклятым иезуитам! На, читай, о чем пишет хану крымскому этот король, так «расположенный» к казакам.

Хмельницкий, прочитав внизу подпись канцлера Осолинского, ниже наклонил голову к измятой бумажке. После каждой строчки лоб его все больше и больше хмурился.

— Где ты взял его?

— Может, думаешь, поддельное?

— Вижу, что настоящее.

— Савва Гайчура, о котором я тебе уже говорил, перехватил гонца на Черном шляху. Ты теперь понимаешь, почему паны стали такими милостивыми: нас — на море, а на Запорожье — татар!

— Понимаю, Максим, и без этого письма уже понял панскую хитрость, только хотелось еще знать, как ты отнесешься к такой приманке, чего теперь хочешь.

— Будто ты не знаешь! Не успокоится мое сердце, пока хоть один пан будет сидеть на Украине. Вот чего я теперь хочу.

— На большой росток не найти чоботок, Максим!

— Если пожелаем, то и сможем!

— Не на кулачный бой собираешься! Надо быть политиком: без помощи со стороны не осилим панов — у них и деньги и пушки. За них цари и короли.

— А за нас правда!

— Павлюк тоже восстал за правду, а к чему пришел? К позорному замирению на Кумейках. Против совести и мне пришлось руку приложить к клятве в покаянии. А к чему привело восстание Остряницы, Гуни? К Маслову Ставу!

— Потому что не в тот колокол ударяли. Все старались о казацких вольностях, а что паны для своего развлечения простым людом лед пахали, водой на морозе хлопов обливали — то было без внимания. До каких же пор народ терпеть будет? Свет не сошелся клином: под царя московского народ хочет идти. Там хоть на кол не будут сажать за то, что молятся в православных церквах. И крови одной — русской!

— Этого еще мало для государственной политики, Максим. Мы ведь подданные польского короля, а царя московского связывает вечный договор с Польшей. Вот нам и скажут: «Освободитесь сначала от Польши».

— И освободимся, ежели возьмемся. Уже в лесах полно беглых. Сам видел — сигнала ждут. Они сметут всех панов и «здравствуй» не скажут.

— А ты лучше подсчитай, и тогда увидишь — силы неравные. На такое дело лесовиков мало, Максим. Разве что весь народ восстанет.

— Восстанет — лишь бы точно знал, за что жизнь отдавать.

— Сам же ты говорил, чего народ хочет: выгнать панов-ляхов с Украины и объединиться с Москвой! — На скулах Хмельницкого проступили желваки.

У Кривоноса глаза радостно засверкали.

— Такой колокол, Богдан, поднимет и старого и малого!

— Но без помощи и думать нечего сбросить шляхетское ярмо.

— Допустит ли Москва, чтобы у нее на глазах гибли христианские души?

— Может, и не допустит.

Хмельницкий разволновался и снова заходил по комнате, а Кривонос провожал его взглядом и широко улыбался: этого-то и ожидали от Хмельницкого сечевые браты, которые уже не в силах были видеть и терпеть панский произвол. Не обнищала бы так Сечь, что и пули лить не из чего, браты поднялись бы. Но без боевого припаса о большой войне и помышлять нельзя. Для того и послали Максима, чтоб попытался получить помощь от Киево-Печерской лавры если не оружием, то хотя бы деньгами. А теперь он будет не только просить, но и требовать!

— Так что ж, будем народ поднимать! — уже весело сказал Кривонос.

— Будем, Максим, только с толком!..

II

I