Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Максим Кривонос думал про воеводу, который, сидя на горе, не спускал глаз с города и душил малейшую мысль о казацкой воле, а между тем из головы не шла Ярина. На тропке показалась баба с клюкой. Кривонос даже поднялся, но баба направилась на гору, а не на Подол. Он выругался, его уже начинала злить тревога, которая вдруг охватила сердце.

— Мартын! — крикнул он сердито.

Мартын сидел под навесом с одноглазым парубком.

— Расспрашивал про стражника коронного?

— Говорят, еще неделю назад лащевцы шатались по рынку. Сейчас уже, должно, уехали!

— Узнал ли хоть, куда?

— Говорят разное: один — будто пан уехал в Макаров, другие — будто в Варшаву, на сейм. А про Веригину дочку ничего не слышно.

— А ты чего такой лютый? Вот за это и люблю тебя, Мартын. Грустно ли, весело, а глянешь на тебя — самому захочется зубы ощерить. Что случилось?

— Говорят, сотник Чигиринский, Богдан Хмельницкий, в поход ходил с коронным хорунжим на татарские улусы, у Кучугур.

— Я так и думал, чго гетманича Конецпольского манит булава региментаря. Но ведь с Ингульца татары еще весной ушли!

— Только чабанов разогнали, да и все, а пан сотник чуть головой не поплатился.

— Чабан герлыгою [Герлыга – посох, палица] хватил, что ли?

— Было побоище с ордынцами, но пана Хмеля вытянул саблей пахолок Чаплинского. Говорят, не разобрал сгоряча, где татарин, где казак. Кабы не шлем, расколол бы голову, а так только будто шмели загудели.

— Себе на беду паны затеяли вправлять разум казаку. Так ты оттого и запечалился?

— Паны батьку убили. Вот брата родного встретил... — Мартын поднес рукав к глазам.

— Кто убил?

— Пан Городовский! Изверг проклятый!

— Тот, что за конюшего был при воеводе Тышкевиче?

— А дома паном себя держит. Как раз под рождество приказал батьке поставлять каждый месяц для своих псов по три ведра творогу, а четвертое — масла. А где же его столько набрать? Пан и разозлился. И на самое рождество велел своим слугам взять нашего старика и просунуть голову в плетень около церкви. На дворе стоял мороз и такая метель, что и света не видно. А батьке уже семьдесят было. Не отпускает. Ему, вишь, занятно, чтоб люди, как выйдут из церкви, так увидали и посмеялись. Но и это еще не все.

Пан снова заезжает к нам в хату и требует, чтобы батько угостил его вином угорским, а его в Остре и не видывали. Тогда пан в наказание велит батьке целую кварту горилки выпить за здоровье короля и Речи Посполитой! А куда моему батьку столько выпить — отказался. Так пан ему всю бороду под корень отхватил, да еще и по спине тяжелым своим обушком отдубасил. Старик похворал с неделю и помер.

— Анафемы! — заскрипел зубами Кривонос. — Этого, Мартын, спускать нельзя, а то и курица лапой начнет нас лягать.

В это время из-за плетня вынырнула чья-то голова и снова скрылась. Максим Кривонос вспомнил мстительный взгляд войта, а Мартын — предупреждение чернеца Харлампия, оба удивленно уставились друг на друга. Мартын выглянул за ворота, повертел во все стороны головой и пожал плечами.

— Привиделось, что ли? Одна цыганка ковыляет.

Старая цыганка в пестрых лохмотьях вошла во двор и остановилась перед Кривоносом.

— Две думки пан думает, а третья, лукавая, ходит следом.

От пронизывающего взгляда ее карих глаз Кривоносу стало не по себе. Цыганка подошла eщe ближе и зачастила:

— Натура твоя гневливая, доля твоя печальная. И богат будешь, да несчастлив. Позолоти, пане, руку.

Дальняя дорога перед тобой стелется, а еще дальше — вода... По горам скакать придется, а упадешь на ровном...

— Когда-нибудь, должно быть, упаду, — сказал Кривонос, пропуская мимо ушей ее слова, а сам снова взглянул на гору.

Цыганка продолжала трещать и внимательно следила за казаком.

— Сердце у пана к горе тянется, а с горы стежка вьется.

Максим Кривонос вздрогнул, испытующе посмотрел в глаза цыганке. Они были темные, глубокие, как колодец.

— Ты кто такая? — Ему пришло на ум, что в лохмотья цыганки вырядилась баба, посланная из замка. — Ты зачем обо мне спрашивала? Что ты хочешь о ней сказать?

Мартын, как бы что-то вспомнив, пошел обратно под поветь, но ворожея тоже попятилась от страшных казачьих очей. Кривонос шагнул за нею.

— Я тебя озолочу! Ты какую стежку поминала?

Цыганка замахала на него руками и опрометью кинулась бежать. Тяжело дыша, Кривонос остановился посреди двора. Что она ему говорила? Раньше на карканье ворожеи он не обратил бы внимания, а теперь слова ее впились в сердце, как черные пиявки. «Что за дорога стелется? Где упаду?»

— Верни ее, Мартын!

Мартын побежал к воротам, но Кривонос снова крикнул:

— Слышишь, Мартын, брешут ворожеи. Не надо! И кукушки твои брешут. Мы еще погуляем по казацким землям!

— А мне, пане атаман, сегодня одна наворожила такого! «Двух, говорит, гетманов переживешь, а третьим сам станешь». Пришлось целый шеляг дать!

— Для гетманской булавы потребно головы, Мартын, а ты разумом что-то не богат, — раздраженно сказал Кривонос.

— Пане атаман, все же ворожеи брешут!

Кривонос улыбнулся, но одними только губами. Над тыном снова появилась голова. Мартын, как кошка, прыгнул к плетню.

— Кто такой?