Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Да брось ты, Саливон, этот сноп, в труху уже его измолотил, — сказал Петро с кривой улыбкой.

Саливон откинул в сторону солому и тяжело вздохнул.

— Неужто Галю забрали-таки в палаты, Петро?

— Я и сам об этом думаю.

— А как он тебе сказал?

— Видел, говорит, как везли на бричке в Лубны. И все.

— А почему ты думаешь, что ее в палаты взяли? Может...

— Что, может?..

— Есть же прядильня, пивоварня... Да нет, красивая, статная... в покои заберут, — и Саливон бешено ударил по снопу. — Лучше б уж за решетку кинули.

— На панском дворе то же, что за решеткой: ни выйти, ни войти без дозволения.

— А она, верно, надеется... Голову положу, а вызволю! Мне Григор поможет.

— Какой Григор? Лысенко? Разве и он удрал?

— А что же, ждать ему, пока и его на кол посадят?

— А его за что?

— Видел, какие кулаки? Люди думают, что он управителю долбней голову проломил...

— Один?

— Почему один? На пана Станишевского много охотников нашлось.

В это время к току через огороды подошли двое не то казаков, не то селян. Одеты они были в свитки, а подбриты по-казацки, один — большой, другой — пониже, у обоих длинные усы и высокие шапки.

— Помогай бог! — крикнул тот, что постарше, с острым взглядом.

— А может, сами бы помогли? — отвечал Саливон, исподлобья разглядывая неизвестных.

Оба они, с обветренной до черноты кожей, были чисто выбриты и, верно, не слишком часто приневоливали себя к работе. Высокому понравился ответ Саливона, он бросил короткий взгляд на своего товарища и улыбнулся.

— Добрый казак! А что ж, принимайте в компанию! Мы не прочь, правда, Мартын?

Второй, видно, не из болтливых, только молча кивнул головой, а высокий продолжал:

— Вот только к попу наведаемся. Дома батюшка?

— Кажись, никуда не уходил, а с утра с нами вместе цепом махал.

Незнакомцы направились к хате, а молотильщики вопросительно посмотрели друг на друга. К попу разный народ ходит. Но почему эти пришли через огороды, и все время озираются. И речи какие-то не те...

— Может, ограбить вздумали, — сказал Петро.

— А что брать-то? Старый подрясник?.. Ты ничего не заметил? — спросил, помолчав, Саливон.

— Они вроде как бы хоронятся.

— Значит, он!

— Кто? — уже испуганно крикнул Петро.

— Он! Максим Кривонос!.. Ей-богу, он! Ты гляди, второй остался во дворе. Должно, джура... Стережет...

— Выдумываешь, — сказал Петро, уже готовый поверить.

— Точь-в-точь такой! Мне ж говорили: высокий, глаза острые, нос кривой, подбородок как подкова. А джуру его Мартыном звать.

— И этого он Мартыном называл... Правда, они!

От такой неожиданности хлопцы бросили молотить и, взволнованные, уставились на Мартына, который, должно быть, стоял на страже, хоть и делал вид, что рассматривает попову телегу.

Тем временем Максим Кривонос, который для отвода глаз оделся в свитку, вошел в хату. Маленькая хата с клетью была чисто выбелена, пол подмазан глиной и посыпан, точно диковинными зелеными ножами, аиром, который лопался под ногами и наполнял хату острым, свежим духом. Колченогий стол, лавки вдоль стен, полати, покрытые узорным рядном, да кое-какая одежонка на жерди над полатями составляли все убранство хаты. Поп сидел на круглой скамеечке у оконца и ладил чуни.

— Здорово, отче!

Если бы не заплетенные в тоненькую косичку волосы, перевязанные узкой засаленной тесемочкой, да не подрясник из небеленого холста, можно было бы подумать, что над постолами трудится панский служка. Поп был сухонький, остроносый, на маленьком, точно печеном личике кустиками росла бородка, сквозь редкую растительность просвечивали тонкие губы. На худых ногах красовались большие чуни.

Священника звали Серафим. Этим церковным именем только и отличался он от посполитых, ибо, как и они, не умел ни читать, ни писать, а все церковные требы заучил на память еще от отца, который тоже был попом.

— Здоров, пане атаман! — отвечал Серафим тоненьким голоском. — А я мыслю — не заходишь, значит, поехал уже себе на Сечь.

— Потрясись, поп, еще несколько недель. Не приходил Стась?

— Нет... Доведет тебя этот католик до греха!

— И католики не на один салтык [Салтык – лад, склад, образец], поп. А что это у тебя за молотильщики?

— Пришли, яко тать в нощи. Расспрашивал — таятся.

— Должно, из Лукомля. К Григору их...

— Из речей уразумел — к тебе хотят пристать.

— Оно и будет — ко мне.

Батюшка недоуменно захлопал глазками.

— А что, и Лысенков Григор тоже?.. Вот тот медведь?

— Меньше, поп, будешь знать, меньше брехать доведется.

— Что зело, что толико. Виселицы, вижу, мне не миновать, это уж точно.

— Радуйся, отче, — не каждый заслужит такую честь!

— За шляхтича не стою. Того убить — богу угодить.

— А такого, как посессор пан Куценко?

Серафим даже привстал на стуле.

— Пусть бог милует, это ж наш пан, православный.

— Православный? А шлях утыкал головами своих же православных мужиков!

— Ему бог судья! Сказано: «Наущу беззаконные путем твоим, и нечестивые ко тебе обратятся!»

— Что-то больно хитро, поп! Ой, висеть тебе в пекле вниз головой вместе с куценками. Ну, ладно! Твое дело подливать масло в огонь да направлять недовольных к Григору. Вот это будет праведный путь.