Клокотала Украина

— Разве это богатырь? — возразил первый. — Когда-то такие были люди большие, что, бывало, по лесу ходят, как по траве. А когда такие, как мы, люди стали появляться, один богатырь встретил пахаря с волами и с погонычем. А как встретил, так забрал всех на ладонь и принес к отцу. «Посмотри-ка, говорит, тату, каких я мышат нашел!» А отец посмотрел и говорит: «Не мышата это, сын мой, а такие люди после нас будут!» Так оно и есть: богатырей уже и в помине нет, только где-то в церкви, во Львове, что ли, стоит нога одного великана, и такая, говорят, большущая, аж до самого купола достает. А то еще говорят, что после нас такие будут люди, что в нашей печи двенадцать их хлопцев молотить смогут. Обмельчал мужик. Верно, потому и панов стали бояться... А на чем пахать?

Мысль деда понравилась всем пахарям. Решили ждать хотя бы и до полуночи. Ничто им так не было сейчас необходимо, как волы и кони, а удирают ли на них паны-ляхи, или просто так едут — это уже не важно.

Но до полуночи ждать не пришлось. Вскоре на звонкой осенней дороге послышался топот копыт. Ночь была темная, и базалеевцам даже не нужно было залегать в борозды. Они только присели с увесистыми дубинками по обе стороны дороги. Всадники быстро приближались. Вдруг в темноте разнесся резкий свист псаря Савки. Кони метнулись в сторону. Тотчас же крестьяне бросились к всадникам.

— Стой, стой! — крикнул Савка, пытаясь преградить им путь.

Верховых было трое: двое впереди и один сзади.

Передние, должно быть, растерялись, так как даже придержали коней. Один из них раздраженно, но вместе с тем и испуганно крикнул:

— Прочь с дороги, быдло!

Задний всадник бросился вперед и начал саблей пробивать дорогу. Тогда выхватили сабли и передние. Крестьяне расступились, и всадники пришпорили лошадей, но разозленный Савка все-таки успел с размаху ударить одного, и он тут же свалился с седла.

— Бейте панов поганых — теперь наше время! — кричал из темноты дед с костылем.

Савка огрел всадника палкой по затылку, и тот к утру умер. Был это, верно, польский воин из худородной шляхты, а раз ехал позади, то, надо полагать, сопровождал вельможных начальников. Удивляло крестьян только то, что и эти ехали без своих джур.

Неизвестность мучила базалеевцев до самого утра. Только на рассвете, когда они обезоружили еще двух запыхавшихся шляхтичей, таких напуганных, будто за ними гнались по пятам, те рассказали, что неисчислимые силы повстанцев и татар окружили польский лагерь на Пилявке и что все войско погибло. Только им двоим, мол, посчастливилось спастись.

Потом проскакал отряд человек в сорок, одетых в цвета милиции Сенявского. На этот раз крестьяне уже сами попрятались.

Малыми и большими отрядами польские жолнеры бежали по дороге на Львов весь следующий день, бежали и ночью. На запыленных лицах сверкали только зубы и красные от бессонницы глаза. Кони под ними выбивались из сил, но всадники, испуганно оглядываясь назад, продолжали скакать.

V

В доме начальника королевской артиллерии Христофора Артишевского все говорили шепотом: ночью прибыл из лагеря сам Артишевский, будто с креста снятый, упал на диван и, как схватился за сердце, так до сих пор не может прийти в себя. Пани Артишевская хотела расспросить, что же случилось, откуда он, — а пан только глазами хлопает. Вместе с начальником артиллерии прискакал во Львов и полковник королевского войска Осинский. Он сказал:

— Это пан Христофор с перепугу... Посполитые напали... захватили пана Лабу...

Шляхтич Лаба был женихом перезрелой племянницы Артишевских — Зоси, жившей у них в доме. Зося истерически закричала и упала без чувств, а Осинский только помигал осоловевшими глазами и, где сидел, там и заснул.

Утром с рынка вернулась вконец перепуганная кухарка: по городу уже ходят слухи, что все польское войско погибло. Будто ночью прискакал князь Заславский, за ним — хорунжий коронный Конецпольский, да и то на чужой лошади, переодетый в свитку; потом на мужицком возу приехал князь Иеремия Вишневецкий. Говорят, домчались до Львова за два дня — двести верст. А сейчас уже полон город жолнеров, ругают начальников, бросивших лагерь, восемьдесят пушек, а сколько коней, возов! Говорят, теперь с часу на час нужно ждать Хмельницкого. В городе настоящая паника: одни хватают что попало и идут на валы защищать Львов, другие собирают свои сундуки и удирают на Варшаву.

Днем стало известно, что прибыл в город и остановился у архиепископа третий рейментарь, пан Остророг, а хорунжий коронный Конецпольский будто еще ночью побежал дальше. Князь Доминик Заславский тоже выехал на Варшаву.

Ратуша стояла посреди рыночной площади. В ее темных и сырых коридорах сейчас было полно горожан, лавочников, райцев и товарищей польского войска. Они гудели, как растревоженный улей, ожидая возвращения делегации горожан от рейментаря Остророга.

— Он трус! — кричал шляхтич. — Первым бросил лагерь.

— Пан капитан тоже не из храбрых! — воскликнул второй.

— Это оскорбление!

— Это правда: пан капитан был уже тут, когда я приехал.

— Пан поручик прибежал, а не приехал, — сказал третий.

— Это клевета!