Клокотала Украина

Когда монах вышел уже в ризах из царских врат, чтобы начать службу божию, в церковь ворвались монастырские служки с келепами [Келеп – палица с металлическим обухом] в руках и католические монахи с дубинами и начали избивать горожан. Гайчура, оказавшийся здесь случайно, хотел было выйти из церкви, как вдруг один монах огрел его по голове дубиной. Он разозлился, схватил монаха за горло. Монах только подергал ногами и умолк, но на Гайчуру набросилось уже несколько монастырских служек и стали угощать его келепами.

Очнулся Гайчура только в тюрьме. В одной яме с ним сидели и бондарь Яцько, и сапожник Охрим, и шорник Климко, и еще человек двадцать горожан. Гайчуру горожане не знали, но по одежде видели, что он посполитый, и потому никто не был опечален его бедой. По их разговорам он догадывался, что все это кончится плохо и для многих горожан и для него.

— Унию принимать надо, — сказал сапожник Охрим, — и тогда на нас не будет вины.

— Чтобы черту душу продать? — впервые отозвался Гайчура.

— У черта и римско-католических душ хватает! — Сапожник подсел к Гайчуре ближе. — О тебе есть кому просить епископа?

— Кому же еще просить, как не жинке.

— Нужно, чтобы уроджоные просили. Пан у тебя добрый?

— Когда спит!

— Тогда только за деньги сможешь голову выкупить.

— Две гривны заработал за зиму.

— Это и на мизинец не хватит. Плохо, человече, разве только уния спасет.

— Ты мне об унии не говори, а то у меня кулак смерти не ждет, разок стукну — и готово. Добрые кулаки!

— Если бы и голова такой была, можно было бы рискнуть, — и Охрим таинственно подмигнул.

... Приговор люблинского трибунала объявили подсудимым только после жатвы. Бондарь и сапожник были приговорены к сожжению; Гайчуре и шорнику присудили отрубить головы. Прочие горожане должны были выкупить свои головы у епископа по сто гривен и возвратить униатам церковь.

Бондарь Яцько, наверно, не ожидал такого страшного приговора — он побледнел, икнул и словно проглотил язык. А сапожник только выругался. Гайчура молча кусал кончики усов и напряженно думал над словами сапожника.

На другой день к осужденным пришел кафедральный проповедник. Первым упал перед патером на колени сапожник Охрим и начал отбивать поклоны.

— Согласен ли ты, грешник, отречься от схизмы и пристать к святой унии с римской церковью? — спросил проповедник.

— Согласен, отче, помилуйте!

Среди осужденных поднялся шум, они с кулаками бросились на Охрима.

— Кто еще согласен стать на путь праведный и уготовить себе царствие божие? — поднял крест проповедник.

Наступила тишина. Вдруг Яцько-бондарь полез на стенку и закукарекал петухом. Гайчура, не глядя ни на кого, пробормотал:

— Я тут посторонний, я с Брацлавщины.

— Отрекаешься от схизмы, грешник?

— А разве без этого нельзя? Вон, видите, бондарь уже на стопку дерется.

— Принимаешь унию? На колени стань, быдло!

Гайчура засопел, будто тащил воз, и опустился на одно колено.

— А меня отпустят?

Проповедник завернул крест в епитрахиль.

— Вы должны завтра прийти в ратушу с женами и детьми. Оденьтесь по-праздничному, а сверху прикройтесь рубищем.

— А если на мне рубаха рванее рубища, — сказал Гайчура, — может, ее сверху надеть?

Проповедник исподлобья зло сверкнул глазами.

— Делайте так, как приказал преподобный отец епископ! Из ратуши со свечами в руках по двое пойдете через весь город к церкви святого креста. Там вас встретит перед оградой отец архипресвитер; упадите на колени, а когда спросит: «Кто вы, откуда пришли и чего хотите?» — скажите, что вы овцы, непослушные своему пастырю, но теперь, покаявшись, вы пришли просить очищения от схизмы и принятия в унию. Когда отец архипресвитер отпустит ваши грехи, тогда только вы будете приняты в унию, а святой отец епископ похлопочет, чтобы с вас сняли провинность. Вас же, окаянных, — сказал он остальным, — ждет на том свете геенна огненная!

Бондарь Яцько собакой подвывал ему в тон.

Гайчура сбежал, как только его привели в ратушу. Зиму скрывался на хуторах, а весной расспросил дорогу в лес.

Он не стал обо всем этом рассказывать Кривоносу, и другие не знали этого, как не знали, почему дядько Савва так ненавидит униатов.

VII

Проводив казаков, Ярина возвратилась на хутор. Отец и Христя ушли уже в поле, и она на всем дворе осталась одна со своими беспокойными мыслями. В светлице Ярина впервые с любопытством оглядела себя, стыдливо провела горячими ладонями по тугой груди, подымавшей белую сорочку, томно потянулась. В жилах глухо стучала кровь. Колени подкосились, и она опустилась на пол, запрокинула голову и закрыла затуманившиеся глаза. В ту же минуту перед ее взором встал образ Максима. Он не был так красив, как Остап, но сколько ласки в его глазах, в его речи! А как ловко действует он саблей, какой сильный! Ярина даже вздрогнула. И этот рыцарь станет ее мужем, ее защитником. Чего еще можно желать? Но вместо радости почему-то вдруг стало так грустно, что она печально запела:

Плыви, плыви, селезень, тихо по воде,

Ой, приди, моя матуся, ты приди ко мне...

— Ох, не придет... И не посоветует...