Клокотала Украина

— Ой, ой! — запричитали женщины, будто конское копыто растоптало ребенка.

— Ты что это, панычик, дороги тебе мало? — сердито спросил крестьянин.

Шляхтич надменно вздернул голову, лицо его искривилось, и он молча огрел крестьянина плетью по спине. Крестьянин сжал кулаки, но жена схватила его за руки. Вокруг громко заговорили:

— Ну, подождите, скоро доберемся до вас!

— Мы вам покажем, как над людьми измываться! Недаром уже Максим с Низа появился.

— Молчи, Иван, — унимала женщина. — Что ты, Драча не знаешь? Это же его выродок!

Казак Захарко Драч жил на хуторе недалеко от Корсуня. Военные походы он давно уже променял на погоню за достатком, а нрав у него был такой, что он ни перед чем не останавливался. Люди до сих пор не перестали говорить о том, как он отнял у бедной вдовы поле с сенокосами, а ее с детьми приписал себе в крепостные. Вдова пожаловалась в полковое управление. Драч выкрал из суда жалобу, а женщину обвинил в краже у него полотна и посадил в тюрьму. А недавно у Драча обнаружили три колоды пчел, украденных им ночью на пасеке старого, искалеченного войной Махтея. С каждым годом его хутор все больше обрастал левадами и сенокосами и уже вплотную придвинулся к землям пана Щенковского, который давненько сам зарился на земли Драча.

Сын Драча не пошел в казаки. Он учился на канцеляриста в полковом правлении; одеждой и повадками подражал родовитым шляхтичам и всюду говорил по-польски. Захарко Драч не укорял сына за это, а, наоборот, даже был рад, что его потомок может стать при старосте официалистом, а там, смотри, и шляхтичем.

Узнав Драчонка, люди уже смелее окружили коня.

— Вот запорожцы едут, кликните-ка их! Куда же ты, вашмость... Держите его!

Молодой Драч погнал коня, не оглядываясь.

V

Запорожцы ехали по широкой пыльной дороге. Впереди на долгогривом коне сидел седой казак с длинными усами, спускавшимися на грудь. С подбритой головы свешивался над ухом седой оселедец, на боку висела черкесская сабля. Малиновый жупан с закинутыми назад рукавами был стянут широким кожаным ремнем. Казак старался держаться молодецки, но годы уже согнули его спину, притушили глаза и морщинами изрезали лицо.

За казаком ехало еще несколько всадников. Некогда нарядные жупаны и сафьяновые сапоги их были запылены, а у иных испачканы дегтем и смолой.

За ними шли музыканты и без устали играли на скрипке, бубне и цимбалах, а дальше казаки отбивали медными подковками гопак.

— Сади, Метла, сади! — кричали танцующие круглому, как бочонок, казаку, который уже запыхался, вспотел и скорее судорожно подергивал ногами, нежели танцевал.

Следом за казаками скрипела арба, на которой стояла бочка горилки, а рядом лежали навалом баранки, вперемешку с таранью и ячневыми коржиками. Их пригоршнями разбрасывал во все стороны друг Метлы — казак Ливень, худой, длинный, с голой головой, беззубым ртом и веселыми глазами.

— Ешьте, пейте, братики! — орал он на всю ярмарку. — Поминайте душу казака Покуты, в миру Прокопа. Прощается с миром Покута. Скоро замкнутся за ним ворота Межигорского спаса и навеки монашья ряса покроет казака! Пейте до дна, чтобы и за ваши окаянные души помолился в монастыре прощальник [Прощальник – казак, прощающийся с друзьями перед уходом в монастырь].

Кружка с горилкой обходила толпу и ярко сверкала на солнце.

Седоусый прощальник, кряхтя, слез с коня, опрокинул кружку водки и пошел вприсядку между горшками и кувшинами, лихо приговаривая:

Не теперь, не теперь

Ходить за грибами...

За ним пустились в пляс провожальники, уже прямо по горшкам. Оставив за собой черепки, они повернули всей толпой в молочный ряд, и земля забелела под ними. Прощальник, тяжело дыша, снова взобрался на коня, и на побледневшем лице его заметнее стали рубцы от сабель.

В церкви зазвонили на «достойно». Казаки на минутку стали серьезны, но только чтобы перекрестить лоб, и снова колесом пошли по майдану.

— Ешьте, братики, пейте! — не унимался Пивень. — Покута чистым золотом заплатит. Не одного турка потрусил, собачий сын... Пейте, братики, чтоб он в пекло не попал, тогда Покута и за ваши паршивые души с богом потягается, а с чертями побратается. Он у них свой человек, весь век дарил их вельможными панами!

Седоусый Покута прошел с музыкантами почти всю площадь. Люди расступались перед прощальником — кто с уважением, кто с улыбкой. Не уступил дороги только один казак. Он стоял, широко расставив ноги, и из-под густых бровей насмешливо поглядывал на пьяный поезд.

Выцветшие глаза прощальника вдруг сверкнули, лицо сердито вспыхнуло.

— Не видишь, чертов сын, казак с миром прощается! — закричал он, наступая конем на казака. — Геть с дороги!

— Эва!

— Ишь окаянный! Уж не захотел ли ты кулаков моих отведать? Геть, а то бить буду!

Казак взял коня за повод и потянул его к земле. Степной копь норовисто дернул головой, забил передними ногами, потом застонал и упал на колени.

— Ну, пусть меня матерь божья покарает, коли я не переломаю кости этому черту! — Покута спрыгнул на землю и ударил казака под ребра хоть и сухой, но еще тяжелой рукой.