Клоны

Когда нужно было разъезжаться (школьный автобус Лаймы улетал в Париж – старшеклассников везли осматривать Лувр и Музей Кали, а Леонид возвращался домой, его экскурсия закончилась), они обменялись адресами и кодами и долгие месяцы смогли прожить друг без друга. Конечно, письма, разговоры по стерео, были и ночи вдвоем, когда им удавалось встретиться на пару часов в нейтральной зоне – то на Камчатке, то на Кубе, где были юношеские лагеря с прямым подключением.

А после школы…

Он не хотел вспоминать их размолвку, ему казалось, что все между ними кончено, у Лаймы появился поклонник, с которым она…

– Ты и Том, – сказал Леонид.

Лайма поставила на столик закипевший чайник, разложила салфетки, разлила по чашкам заварку, положила дольки лимона – очень старательно, не глядя на Леонида.

– Ты и Том… – повторил он.

– Пожалуйста, – сказала Лайма, – не надо. Ты спас Тома – там.

– Там… – повторил Леонид. Ему с трудом удавалось разделить воспоминания. Он спас Тома. «Коринф» вернулся. Корабль был не на ходу, двигатели сдохли, когда звездолет переместился во вселенную-клон. Том Калоха вернулся, и Леонид видел его могилу на кладбище Ваймеа, потому что Том разбился на грузовике.

– Наташа, – сказал Леонид.

– Твоя жена? – подняла брови Лайма.

– Послушай, – торопливо, сказал он. – Я разведусь. Мы с ней давно чужие люди. Я разведусь и вернусь. Нам нельзя друг без друга.

– Да, – кивнула Лайма, доливая в чашки кипяток из чайника.

– Я разведусь, – повторял Леонид, как мантру.

– Лео, – сказала Лайма, – пей чай, остынет. Тебе нужно ехать.

Она опять говорила по-английски.

– Твою жену зовут Натали, – слишком спокойно, чтобы Леонид смог обмануться, сказала Лайма. – И ты не вернешься, потому что…

В гостиной заиграла приглушенная мелодия Моцарта.

– Тебя. – Голос Лаймы звучал ровно. – Это Натали, ответь.

Она отвернулась к окну и поднесла к губам чашку. Мобильник Леонид обнаружил в кармане куртки, небрежно брошенной на валик дивана.

– Леня, – голос Наташи. – Как ты там? Что-то я забеспокоилась, вот решила позвонить, дорого, но я на минуту, у тебя все в порядке, мне сказали, вы сегодня летите домой, Папа поменял билеты, ты знаешь, вас показывали в новостях, не вас-вас, а обсерваторию, телескопы Кека, я тебя высматривала, но не увидела, а почему ты не отвечаешь на мейлы, третий день уже, я забеспокоилась и вот решила… у тебя все в порядке?

Бесконечная лента слов.

– Да, – выдавил Леонид. Оглянулся на Лайму, прижал аппарат к уху. – Все в порядке.

– Тебя встречать в Москве?

– Да, – сказал он. – Нет.

Нужно было сказать «нет» два раза. Почему он…

– Хорошо, – сказала Наташа. – Я тебя люблю.

Он не слышал от жены этих слов уже лет… сколько же… в последний раз, когда были на юбилее Ургента… возвращались пешком через Измайловский парк, лето, теплынь, они остановились под деревом, будто покрывалом отгородившим их от мира, и начали целоваться, будто в первый раз… я тебя люблю… я тебя люблю… оба шептали одно и то же… да, в последний раз, больше ничего такого… Почему сейчас?

Он должен был ответить, Наташа ждала, он слышал ее дыхание, будто говорила она из соседней комнаты, а не с противоположной стороны планеты.

– Все в порядке, – пробормотал Леонид. – До встречи.

Он не сказал даже обычного нейтрального «целую». Знал: минуту-другую Наташа будет бессмысленно смотреть на экранчик телефона, а потом швырнет аппарат на стол и станет плакать и злиться, а когда он вернется… если вернется…

– Ты не сможешь здесь одна. Слышишь?

Он говорил по-русски, Лайма русского не знала. Русский знала другая Лайма, а эта, стоявшая к нему спиной… поняла или нет?

– Ты не сможешь остаться одна, – повторил он по-английски.

– Почему? – сказала Лайма, не оборачиваясь. – Теперь я даже смогу приезжать на могилу Тома, зная, что он жив. Спасибо тебе.

– Кого ты все-таки любишь? – спросил Леонид с тоской. – Тома-мертвого здесь или…

Он хотел спросить «или меня-живого – там?», но он тоже был сейчас здесь, они оба были здесь, помня себя такими, какими остались во вселенной, где Тома спасли.

– Я не знаю, – сказала Лайма.

Она пошла к нему. Она шла и шла и не могла дойти, он пошел навстречу, но пространство между ними растягивалось, будто Лайма шла из другого мира, из вселенной-клона, где та же кухня, то же небо за окном, и та же любовь, о которой хочется говорить.

– Я люблю тебя, – сказал он, и пространство, наконец, пропустило Лайму к нему, они стояли, прижавшись друг к другу и опустив руки.

Мобильник заиграл Моцарта.

– Это твой шеф, – сказала Лайма.

Она опять оказалась права.

– Леня, – голос Бредихина был сух, как русло Аму-Дарьи в летний зной, – мы выезжаем, будем у вас минут через пять. Я имею в виду дом мисс Тинсли, ты там, я не ошибаюсь?

Удивительный сарказм. Выдавленный.

– Евгений Константинович, я же сказал, что не поеду.

– Твоя виза заканчивается. Все равно придется вернуться, а перемена даты вылета повлечет штрафные санкции, которые ты оплатишь из своего кармана.

Леонид пожал плечами, и Бредихин воспринял не увиденный им жест, как знак согласия.