Клопы (сборник)

И тут только заметил Илья, что взял копье неподобно – тупым концом к супостату, – и хотел взять как надо – вдруг треснула береза покляпыя, покосилась медленно – и рухнула с гнездом, – покатился тать в одну сторону, а шелом в другую.

– Осе, – опешил Илья.

И, подойдя, нагнулся над березой. Порча была в стволе.

Илья вздохнул угрюмо, поднял шелом. Потрясши, нахлобучил на голову. «Что стало тут без меня?» – подумал опять.

Подошел конь.

– Рази он Перун? – выставив ладонь, вопросил Илья вслух. – Или Ярило? Или чур? Или хотя медведь или колодезь?

Конь молча ворочал ушами. Поправив съехавший дымоход, Илья влез в седло. Смотрел сверху.

Потом сунул в рот пальцы и что есть мочи дунул, но вместо свиста получилось сипение. Он снова дунул, и опять получилось сипение.

– Однако свистел, обавник, – уважительно сказал Илья.

Он снял шелом и выдрал из головы клейкую зеленую шишку. Потом привстал на стременах и крикнул:

– Да яз этой кикиморе скорей буду ся поклоняти!..

И, выслушав эхо, сел в седло.

Солнце ослепительно сверкало сквозь вершины берез.

3. Илья Муромец на заставе

Шел он дорогой неготовой, лбом на утреннюю зарю, заставу ища или гостя незваного.

Темнело; конь пошел воду пить, Илья в мокром логе стоял. И, чуя тягу, опустился он на колени и горячий лоб свой положил в сырость.

Подняла его земля.

– Хоть, хоть моя, – говорил ей.

Подняла его земля.

И сидел в том логе печенег, и застиг Илью, и, не умея сказать, подкрался, и стал кашлять.

Вскочил Илья. Нащупав печенега, поднял и ударил о землю. И крикнул в темноту, ибо велик был печенег и страшен. И топтал. И смешались кости печенежьи.

Покрылось тогда небо мглой, и стало капать. Метался Илья по логу, шарил, промокая траву, и вскочил на коня. Шатнулся под ним конь полусонный.

И ходил он конем через ночь, а наутро сошел, чтоб умыть лицо. Был сумрак. Илья смотрел в воду и в тучи. И медлил ехать. Но когда подул ветер – учуял в нем дым и пошел на дым. И пришел на заставу.

А на заставу придя, поднял там Добрыню старого, и стал корить, что дозора нет, что горотьба развалилась и крапивой поросла, что щиты, как корыта, валяются, и облупилась на них червоная краска. Стоял перед ним Добрыня, жаловался на старые раны, и мокла его голова. Шел дождь.

– Кто хоробры? Кде суть? – грозно спрашивал Илья.

– Олешка Попович… Да Ян Усмошвец… Да Васька Долгополой… Тамо, в шатре лежат.

– Знатны хоробры не слышат ран, – говорил Илья, шагая к шатру, и стлался дым ему под ноги.

И, размахнув полог, сказал, не снимая шелома:

– Вставайте, хоробры! Печенези у ручья!

Хоробры вставали все. А потом обратно легли.

– Отсидел еси, Илья? – подал голос Попович. – Заходи, не мокни. Хлебай уху. Вечор целый ушат наловил. Язей да окунков. Да сщючка одна.

– Какая сщючка! Печенези у заставы.

– Да хрен с ними.

– Как, – опешил Илья. – Братья! Чего ради тут поставлены есмы и на роту ходили? Да исполним роту! Испытаем чеканы свои о байданы печенежьи!

И, шевеля клюкой горящие угли, отвечал Ян Усмошвец:

– На роту к Перуну ходили есмы. А кде днесь Перун? Утоп. И рота с ним.

И добавил Попович, усмехнувшись:

– А новый бог же глаголет: возлюбите печенези ваша!

– Братья, – говорил Илья, удивляясь. – Постоим-таки! Не за роту, но за храброго Мстислава! И за светла князя Володимира!

– Ато холуи ему красну плешь лижуть, – отвечал Васька Долгополой. – А нам не бяше от князей ни слова ласкова, ни гунки драной.

– Ты на ятвязи ходил был, да в поруб сел, – добавил Попович. – А конязь девок портил, да Боян ему рокочет!

– Яз не обык красно болтати, – совсем растерялся Илья. – Не за роту, не за князя, но за землю свою постоим! Стогнет земля Руськая! Ай не люба вам она стала?

Попович смотрел недоверчиво, прикладывал к земле десное ухо.

– То в голове твоей тутнеть, старый, – говорил. – А земля нам люба, да земле печенег пуще нас люб. Черен, волосат! Не наше есть время.

И, не найдя слов, ушел Илья в лес. И рубил там слеги под дождем. И, шелом снявши, останавливался и слушал. И не мог постичь. Гул слышали уши, и не мог он гудеть сам собой в голове. Что могло гудеть там?

Возвратясь, поставил шатер. Дымоход прокопав, развел огонь в молчании. Лежа, рассматривал руки свои. «Белая стала еста в порубе, – говорил в уме своем, – натру…» И встрепенулся: почудилось, что забыл топор в лесу; найдя рядом, положил голову на седло.

– Коню, – позвал вслух, конь всхрапнул снаружи. – Заутра сеча, – сказал Илья. И, раздавив комара на лбу, стал проваливаться в сон.

4. Илья Муромец и враги

Неспокоен был сон его. От ветра хлопали своды шатра. Он ощупывал седло под ухом, топор, шарил за спиной, ища копье, окликал коня. Забылся под самое утро.

Оттого по дороге клонил голову до гривы. Вставало солнце, ветки ласково за уши трогали – и увидел он в дремоте, что нет никаких печенегов. Чудно! И от воды студеной пробудясь, когда брел конь по пузо в ней, зевал, глядел на бурун от копья и не помнил, куда едет. Потом вспомнил: боронить отчизну свою. Ибо был берег следами изрыт. И тут же остановил коня.

– Старый хрен, – сказал. – Шелом кде?