Как уже многие стали обращаться к этой теме (В. Айрапетян «О матерном ругательстве» – М., 1992; Г. Леонтинский «В защиту Елены», его же «О не сущем» – 382 г. до н.э. и т.п.), – мне думается, граждане ареопагиты (я, впрочем, могу обращаться не как должно – в таком случае прошу простить меня), – что в своем неведении достиг уже и я предела, требуемого для такого обращения; ибо не силой ума, по словам Дионисия, приобщаемся мы к тому, что превосходит наше познание и возможности разума, но силой порывов, поэтому ныне я вступаю в сей непуганый заповедник. Я вступаю в него именно как профан, как сознающий всю степень невежества своего человек, и все рассуждения мои обращены к сердцу такого же, как я, человека, которому небезразлична, однако же, судьба русского слова. «Блядь» и «хер»! Древние, корнями своими в глубь веков уходящие ни в чем не повинные слова преследуются, изгоняются из художественной литературы и на глазах гибнут, вынужденные обращаться среди ругательств чуть ли не матерных, – не в этом ли – спрашиваю сам себя вот здесь, ходя взад и вперед, – не в этом ли причина охватившего нас малодушия? Жестокости и бездуховности? Безбожия? Всех бед наших?
1.
«Истинный Бог был рожден во плоти и жил среди нас. И я говорю вам: где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто слишком ужасно для глаза, – взгляните. Если он говорит, что нечто слишком страшно для слуха, – выслушайте. Если вам померещится, что некая истина невыносима, – вынесите ее».
«Затворите двери».
Чем вызвано такое наплевательское отношение к «бляди»? Или это слово слишком длинное? Неудобопроизносимое? Неблагозвучное?
«Блядь» неблагозвучна… Откройте словари:
фр. ballade – баллада;
фр. ballet – балет;
фр. baladine – танцовщица;
фр. blanc, нем. blatt – чистый лист;
фр. belles-lettres – художественная литература…
Проникнитесь нежностью:
фр. bluette – искорка;
фр. blonde – светлая;
англ. bland – ласковая;
нем. beliebt – любимая;
англ. beloved – возлюбленная;
болг. възбленуван блян – взлелеянная мечта…
Впервые за всю свою жизнь по возвращении из соседских в родной язык был я охвачен грустью при осознании их утраченного единства. Впервые я согласился, что культура народа определяется отношением к женщине.
вот единственный найденный мною пример хотя бы нейтрального употребления «бляди». Чаще же встречается такое:
Во-первых, блядь не может быть старой.
(И даже если блядь станет старой – тем более следует обращаться к ней ласково: «блядушка» и т.п.)
Но блядь не может быть старой. Как может быть старой вила? Русалка? Воля? В том-то и странность – это мы будем стареть, а девушке, падшей в омут, всегда будет столько лет, сколько было в момент гибели. Как же можно писать такое:
Блядь не может быть старой и не может перетаскивать тяжести. Как может перетаскивать тяжести облако?
И как мог Д. А. Пригов связать блядь с мясом? Если уж надо красное – мог бы взять кровь (англ. blood, нем. Blut, жена Хас-Булата, различные реки, протекшие в результате падения), – но не лучше ли вообще оставить все это иезуитам? Ясно и так, что русская блядь – это вино и хлеб до пресуществления, это санскр. balaya – девочка, не достигшая зрелости, это Светлана, не помню фамилии (женщина-космонавт), – все то, что связано с невесомостью. Читаем у Хлебникова:
Почему на блядь перекладывают свою тяжесть, досаду, пессимизм? Я еще могу понять, когда так делают гости нашей страны. Когда человек, с ранней юности вместо «Здравствуйте, я ваша тетя» говоривший «Я ваша тетя, прощайте», провозглашает: