Клошмерль

Бывший кабатчик никогда не выбирал выражений и прямо шёл к цели. Презренье, которое он испытывал к молодым министрам, сменившим его слишком рано, только усугубляло его природную грубость. Он не допускал мысли, что люди, не достигшие шестидесяти лет, могут принести какую-либо пользу, управляя государством. Этого мнения он придерживался уже девять лет.

– Попы на нас чихают! – сказал он. – Не могу понять, чем вы только занимаетесь в это время в своих кабинетах.

Лювла не очень любил тирады такого рода. Гибкий и ловкий политик, умелый приспособленец, он всегда готов был поступиться своими принципами, но его самолюбие было легко ранимо. Даже простое отсутствие восхищения его особой нередко приводило его в бешенство. Он немного помешкал, стёр наполовину свою улыбку. Его любезность стала язвительной.

– Мой дорогой Бурдийя, – ответил он, – вы, кажется, были министром земледелия? Позвольте вам заметить, что скотом управлять значительно легче, чем людьми. Я, разумеется, знаю, что вы очень много сделали для картошки, свеклы, алжирских барашков и шаролезских быков. Но, скажем прямо, эти питательные овощи и общеполезные четвероногие не имеют души. Мне же поручены души, сорок миллионов человеческих душ. Так-то, мой дорогой Бурдийя. Я вам об этом напоминаю, чтобы вы почувствовали некоторую разницу, которая, по всей вероятности, не всегда для вас очевидна. На месте, которое я занимаю, власть чрезвычайно обременительна… А о чём, собственно, вы хотите со мной переговорить?

– О Клошмерле, – ответил Бурдийя, уверенный, что вызовет удивление.

– Ах, вот как! – равнодушно проронил Лювла.

– Вы, может быть, не знаете, что это такое?

– Клошмерль? Да нет, знаю, мой дорогой Бурдийя. Как же мне о нём не знать! Ведь там родились вы! Это прелестный городок в Божоле, насчитывающий две с половиной тысячи жителей.

– Две восемьсот! – сказал Бурдийя, с гордостью за родной город.

– Будь по-вашему! Я хотел бы никогда не ошибаться сильнее.

– Однако, – продолжал Бурдийя, пытаясь уличить министра в неосведомлённости, – вы, вероятно, не знаете о том, что происходит в Клошмерле? Даже не верится, чтобы в двадцатом веке могли твориться такие позорные вещи! Вскорости Божоле просто-напросто снова попадёт в лапы попов. Представляете, мой дорогой министр…

Склонив голову, министр предоставил Бурдийя возможность разглагольствовать. Вооружившись карандашом, он чертил в своём блокноте геометрические фигуры и, казалось, был всецело увлечён этим занятием. Временами он немного отклонялся и прикрывал глаза, чтобы лучше оценить чертёж.

– Но всё это серьёзно, очень серьёзно, мой дорогой министр! – внезапно проревел Бурдийя, объяснив занятие министра равнодушием.

Лювла поднял голову. Выразив на лице озабоченность и ликуя в душе, он отдался удовольствию, которое откладывал с того мгновения, когда Бурдийя произнёс слово Клошмерль.

– Да, да, я знаю… – проговорил он. – Именно об этом мне говорил Фокар два часа назад.

Резкая перемена в лице собеседника убедила Лювла в том, что он добился полного триумфа. Александр Бурдийя не обладал непроницаемостью дипломата. Чётко обозначившиеся морщины и прилив крови к лиловато-багровой физиономии немедленно выдавали его чувства. Он испустил шумный вздох, который отнюдь не свидетельствовал о нежности к только что названному депутату.

– Фокар уже был здесь? – спросил он.

– Повторяю, после его визита не прошло и двух часов. Он сидел в том самом кресле, в котором сейчас сидите вы, мой дорогой друг.

– Чёрт побери! – вскричал Бурдийя. – По-моему, этот Фокар редкостный наглец! Какого дьявола он лезет не в своё дело?

– Но ведь Клошмерль входит в его избирательный округ, не так ли? – ввернул Лювла с растущей радостью.

– Ну и что же? Клошмерль – это мой город, чёрт возьми! Да-с, это мой родной город, дорогой министр! Разве эта история не касается меня больше, чем кого бы то ни было? Да или нет? Я – бывший министр, а за моей спиной начинают интриговать. Теперь я не спущу глаз с этого негодяя…

– Разумеется, – сказал осмотрительный Лювла, – прежде чем прийти ко мне, Фокар мог бы…

– То есть как это «мог бы!»? – снова прорычал Бурдийя.

– Я хотел сказать – должен был, должен был переговорить с вами. Его поступок объясняется, несомненно, рвением и боязнью потерять время…

Предположение министра заставило Бурдийя злобно усмехнуться. Он не верил ни единому слову Лювла, который, впрочем, и сам не верил своим пустопорожним фразам, предназначенным для того, чтобы окончательно испортить отношения между Бурдийя и Фокаром. Поступая таким образом, он действовал в соответствии с другим великим политическим принципом: «Два человека, ненавидящие друг друга, не станут объединяться для борьбы с третьим». Это была новая форма, в которую облёкся девиз прежних правителей: «Разделяй и властвуй!»

Бурдийя ответил:

– Фокар явился прямо сюда только для того, чтобы перебежать мне дорогу и выставить меня идиотом. Я отлично знаю этого мерзавца, я уже наблюдал его в действии. Это пакостный мелкий карьерист.