Клошмерль

Лювла не солгал, рассказав о визите Фокара. Визит молодого депутата, честолюбивого и решительного, сильно его обеспокоил, ибо это посещение таило в себе некоторую угрозу. Но нечто ещё более серьёзное таил в себе третий, секретный визит, который ему нанёс каноник Трюд, постоянный эмиссар парижского архиепископа. Этот ловкий церковник, который ходил как бы украдкой и говорил только шёпотом, был великолепно осведомлён обо всех подземных политических течениях. Он был специально послан к Лювла, чтобы сообщить ему, что Церковь ставит себя под его покровительство и впоследствии ответит ему своей поддержкой в более высоких сферах. «Если не голос Церкви, то, уж во всяком случае, её голоса всегда будут услышаны, господин министр…» – промолвил посредник, искушённый в торговых сделках, о которых всегда договариваются намёками, тщательно отгородясь от шокирующего цинизма.

Оставшись один, Алексис Лювла погрузился в размышления об этих трёх визитах. Он тщательно взвешивал все опасности, которые они таили. Вынужденный выбирать между двумя лагерями, как это всегда бывает в карьере политического деятеля, он твёрдо решил примкнуть к более сильному клану, предоставив противоположному лагерю одну только видимость поддержки. Не было никакого сомнения, что в данный момент, в связи с его академическими притязаниями, полезнее всего было бы поддержать Церковь. Но при этом нужно было действовать достаточно ловко, чтобы Бурдийя и Фокар не получили против него никаких улик. Так или иначе, он уже приобрёл их неприязнь: оба они не могли ему простить, что он занимает столь высокий пост. Но, в конце концов, Бурдийя давно уже выгорел дотла, и теперь его влияние в партии явно шло на убыль. Аристид Фокар был гораздо опаснее, так как за ним признавали будущность и некоторые достоинства. Его влияние возрастало, но ему пока ещё недоставало той ловкости, благодаря которой политические деятели умеют приумножать число обязанных им людей и вслед за ними пробираться к власти. Министр прошептал:

– Маленький Фокар ещё слишком молод, чтобы тягаться со мною! Проще всего было бы…

Благодаря досье полицейского управления, Лювла знал, что в своей личной жизни Фокар испытывал серьёзные затруднения: его потребности явно превышали доходы и он наделал долгов из-за своей любовницы – женщины дорогостоящей. Человека, попавшего в такое положение, легко затянуть в какое-нибудь финансовое дело. Как только он будет скомпрометирован, его нетрудно будет прибрать к рукам. Среди служебного персонала Алексиса Лювла числились полицейские агенты, люди надёжные и весьма искушённые в делах подобного рода. Они ловко умели создавать такие положения, когда порядочный человек поступается своей скрупулёзной честностью и, следовательно, становится более сговорчивым. Он решил в ближайшее время поговорить об этом с шефом полиции. По-прежнему озабоченный, Лювла приказал начальнику канцелярии явиться к нему незамедлительно.

* * *

Выйдя от министра, начальник канцелярии сразу же отправился к начальнику личного секретариата.

– Я не знаю, – сказал он, – что этот болван Бурдийя наговорил нашему патрону. Во всяком случае, патрон был зол как чёрт, когда уходил.

– А что, он смылся?

– Да. Гимнастическим шагом отправился на открытие не знаю чего. А потом он должен обедать с каким-то финансистом. У меня у самого важное свидание с редактором одной центральной газеты. Вот что, дорогой друг, возьмите-ка эту папку. Распотрошите это дело и примите необходимые меры. Это какая-то канительная распря между кюре и муниципалитетом – в безвестной дыре департамента Роны. По-моему, всё это дурацкая галиматья, но патрон почему-то считает это дело важным. В папке два или три донесения и вырезки из газет. Вы легко разберётесь, в чём там суть. Категорическое указание патрона: никаких осложнений с лионским архиепископством. Решительно никаких. Понятно?

– Ясно, – ответил начальник секретариата, положив папку на стол.

Оставшись один, он окинул взглядом океан бумаг, под которым тонул его рабочий стол. Он проворчал, подумав о министре и начальнике канцелярии:

– Поразительные люди! Они делают карьеру, посещая финансистов и редакторов центральных газет, а меня считают машиной для решения трудных вопросов. И если обнаруживается промах, все шишки летят на меня! Ничего не попишешь…

Он пожал плечами, как бы покоряясь такому положению вещей. Затем он позвонил первому секретарю и передал папку и указания.