Клоунада

Ледок остался ждать в небольшом вестибюле, пока коридорный, воевавший, вероятно, еще с Карлом Великим, теперь воевал с шатким открытым лифтом, который наверняка уже был достаточно преклонного возраста, когда Карл Великий только родился. Он хотел взять мой чемодан, но я вцепился в него мертвой хваткой. Я не знал, как на французском вызвать скорую помощь.

Лифт медленно пополз вверх, позвякивая и покачиваясь, а иногда повизгивая так, будто где-то в глубине шахты мучили здоровенную мышь. Старичок поверился ко мне с выражением мировой скорби на лице и спросил:

— Américain?

— Да, американец.

Он печально кивнул и отвернулся. Он и этого ожидал. Похоже, на свете вряд ли было что-то такое, чего бы он не ждал.

Лифт звякнул, вздрогнул, опять звякнул и опять пошел вверх. Где-то далеко внизу снова взвизгнула мышь. Старичок снова обратился ко мне.

— Parlez-vous français?[13]

— Нет. Уж извините.

Он печально кивнул.

Под финальное звяканье и под финальный слабенький взвизг мыши лифт замер на самом верхнем этаже. Старичок открыл решетчатую дверь и жестом предложил мне выходить. Я внял жесту. Шаркая ногами, он тоже вышел из клетки и пригласил меня следовать за ним. Мы двинулись узким коридором. Стены выкрашены в светло-зеленый цвет, красный ковер на полу посередине малость потоптан. У номера 404 старичок остановился, полез в левый карман, нахмурился, полез в правый карман и немного там покопался. Нормальный человек успел бы раз восемь открыть и закрыть эту дверь, пока старик возился с ключом. Наконец дверь распахнулась, и он жестом предложил мне войти.

Он последовал было за мной, но остановился, ожидая, пока я оглядывал комнату.

Если убрать эстамп с изображением Эйфелевой башни, над кроватью, то такой же номер можно увидеть и в приличном отеле в Питсбурге, Портленде или Пеории. С каждой стороны кровати по столику. Белое покрывало. Небольшой письменный стол из темного дерева и кресло из того же темного дерева, с виду крайне неудобное. На деревянном полу ковер. Дверь в ванную комнату.

— C’est bon?[14] — спросил старик.

— Сойдет, — ответил я. Полез в карман и достал банкноту. Пять франков. И отдал ему.

Старичок глянул на банкноту, потом на меня и произнес:

— Merci. — Он отдал мне ключ и повернулся, чтобы уйти. Затем остановился и еще раз взглянул на меня.

— Voilà, — сказал он, подняв брови, — le bidet.[15]

Он прошаркал в ванную комнату и сделал мне знак следовать за ним. Я последовал.

— Voilà, — повторил он, указуя дрожащим пальцем, — le bidet. — Оно стояло рядом с унитазом, на кафеле в черную и белую клетку, напротив ванны.

— Да, — сказал я. — Знаю.

Он прибавил что-то по-французски, заметил, что я нахмурился, и принялся сопровождать свои слова жестами. Медленно, превозмогая ревматизм, еле сгибаясь, он показал, что биде мне ни к чему.

— Non, non, non! — сказал он. И погрозил мне пальцем.

— Знаю-знаю, — повторил я.

Он попытался еще изобразить нечто такое, чтобы я лучше понял, что биде мне совершенно незачем. Но для него это оказалось слишком сложным.

— Понимаю, — снова сказал я. — Я бывал во Франции раньше.

Старичок уразумел из моего английского не больше, чем я из его французского. Он все еще говорил и жестами пытался объяснить, что мне не стоит пользоваться биде.

— Ясно, — сказал я.

На его лице впервые появилось что-то, кроме печали. Будь это выражение поживее, я бы принял его за беспокойство. Вероятно, когда-то в прошлом ему пришлось иметь дело с американцами, которые никогда в жизни не видели биде… и ошиблись.

— Comprenez-vous?[16] — спросил он меня.

— Да, — в сотый раз заверил его я. И кивнул. — Да-да, — повторил я и в сотый же раз кивнул.

Он поглядел на биде, потом на меня и тоже кивнул. Но, похоже, я убедил его не до конца.

Я поставил чемодан на кровать и распаковал его. На дне лежал блокнот. Я достал его, открыл на первой странице и просмотрел записанные там имена: Роза Форсайт, Гертруда Стайн, Жан Обье граф де Сент, Эжени Обье, его сестра, Эрнест Хемингуэй, Астер Лавинг.

Почти все эти имена в агентстве узнали от матери Ричарда Форсайта. Остальные сообщил агент, работавший под прикрытием, который разъезжал вместе с семьей зятя госпожи Форсайт. В соответствии с полученными мною сведениями все эти люди подозревались в том, что они так или иначе связаны со смертью Ричарда Форсайта.

Все, кроме первого имени в списке. Огюст Лагранд. Префект полиции. Самый главный полицейский в Париже.

Мне предстояло повидаться с ним в первую очередь. Это была первая моя встреча на сегодня — Ледок уж постарался.

Я разделся, вымылся под краном в ванне, переоделся в чистое и вышел.

Под двойным дном чемодана у меня лежала американская валюта и автоматический пистолет — «кольт» тридцать второго калибра. Я оставил все на месте. На первое время денег мне хватит, а с самого начала таскаться с оружием было ни к чему. Американские полицейские не любят, когда вы являетесь к ним с оружием, и я был абсолютно уверен, что их французские коллеги от этого тоже не в восторге.

Глава вторая