Клоуны и Шекспир

– Он художник, известный на всю округу, – пояснил бородач. – Такие картины рисовал, такие – портреты. Слов нет. Настоящее всё…. Только с этого великолепия – не прожить. Не, прожить-то можно. Только впроголодь…. Пришли к Хансу (так пока ещё зовут художника), монахи. Предложили нарисовать – за большие деньги, со щедрым авансом – парочку картин. Он, чистая Душа, и нарисовал…. За это сейчас с жизнью и расстанется. Одна из его картин называлась: – «Волхвы, пришедшие к Святой Деве Марии». Там, действительно, были изображены три странника, принёсшие весть благую, мол: – «Забеременела, ты, Дева – практически целомудренная, плодом Божьим. Непорочным образом, понятное дело, забеременела…». Красивая такая была парсуна, слов нет. Лично созерцал. Даже на скупую мужскую слезу пробило…. Но у Красной собаки другое мнение образовалось. Мол: – «Неправильные у нарисованной Марии глаза. Блудливые слегка. Чего это она уставилась на левого странника с таким нездоровым интересом? Так и прожигает – взглядом похотливым…». Говорят, что Гранвелла приходится герцогу Альбе молочным братом. Один брат – за всю жизнь – ни одной женщины не познал. У другого, бают, каждый день – новая. Записным и идейным бабником является высокородный герцог Альба, короче говоря. Вот, наш кардинал и беснуется – от такой вопиющей несправедливости. Бывает.

– Пусть огонь будет медленным, – тягуче проскрипел голос Гранвеллы. – Цена вины – велика…

– Пощадите, ради Господа! – попросил художник, облачённый в пёстрый балахон «сан-бенито[34]». – Пощадите! Молю…

– Медленный огонь! Я сказал.

Через пару минут над Круглой площадью заклубился – неровными рваными полосами – серо-жёлтый вонючий дым.

– А-а-а! – прорвался через дым отчаянный вопль. – Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Молю…

Глава пятнадцатая Пламенем? Пламенем! Славным…

Лохматого художника сожгли. Худенькое мёртвое тело Таннекен вздёрнули на виселицу. Незадачливому ткачу отрубили – страхолюдным гигантским топором – лысую голову и нанизали её на шест, наспех вкопанный в землю рядом с плахой.

– Отныне и во веки веков. Именем великого короля Филиппа Второго! Владыки Фландрии, Брабанта, Геннегау, Голландии и Зеландии. Именем Папы Римского и Святой Инквизиции…. Да, будет так, отныне и навеки. Аминь! – торжественно объявил кардинал Гранвелла и начал неуклюже спускаться с помоста. За ним последовали и два его товарища по нелёгкому инквизиторскому ремеслу.

Раздались жиденькие короткие аплодисменты. Это богато-одетая публика выражала-демонстрировала свою жгучую преданность и рабскую лояльность к действующей Власти.

– Суки рваные, – презрительно буркнул бородач в фартуке. – Дохлопаются, твари дешёвые.

– Это точно, – поддержал соседа Макаров. – Дохлопаются, доболтаются, доворуются. Рано или поздно.

– Расходимся! – гаркнул с помоста глашатай. – За работу, люди! Да, поможет вам Господь в трудах праведных и неустанных!

– Расходимся, так расходимся. Не вопрос…

Они покинули неласковый город Гент прежним путём. Только, выйдя их крайнего проулка, свернули направо, к реке, на берегу которой располагалась большая птичья ферма.

Лёнька шагал первым и вполголоса, чтобы избавиться от тяжких раздумий, декламировал:

Песенка весеннего дождя
Вдруг, прервалась, словно отдыхая.
Ей не надо – злата или рая,
Ей чужды – законы бытия.

И всегда, престижности назло,

То поёт, то снова замолкает,
О деньгах – совсем – не вспоминает,
Голосом, как будто – серебро.

О ручьях поёт и о рассветах,

О любви и детской чистоте.
Но играют роль свою наветы,
Модные – в гламурной суете.

Но поймали Песенку сатрапы,

И пытают – с ночи до утра.
Почему же ей – не надо злата?
Знает что-то тайное она?

Табуретом били – как всегда.

Но молчала Песенка упрямо.
А потом – тихонько – умерла,
Словно чья-то – старенькая – мама…

В жизни этой сложной – всё ужасно просто.

После ночи звёздной – сизая заря.
Но зарыли алчные – суки – на погосте
Песенку весеннего дождя…

– О чём это ты, дядя Ламме? – выдержав короткую вежливую паузу, поинтересовался Франк. – Вернее, о ком?

– О бизнес-политической элите. Мать их всех.

– А, кто это такие?

– Суки рваные с сытыми и наглыми мордами, облачённые в нарядные одежды и упакованные по самое не могу.

– Понял, не дурак…

Голландская птичья ферма произвела на Макарова самое благоприятное и положительное впечатление.