Клуб ангелов

Первым пришел Андре, который занял в клубе место Рамоса. Он был владельцем фармацевтической лаборатории и, возможно, теперь, после последнего финансового кризиса Жуана и почти полного разорения индустрии Педро, самым богатым из всех нас. За два года членства в клубе ему не удалось стать органичной частью нашей компании. Он панически боялся болтливости Пауло, агрессивности Самуэла и нашей растущей тяги к хаосу. Его привел в нашу компанию Сауло, который занимался пиаром на предприятии Андре. Наш «фармацевт» принимал сборище «Клуба поджарки» в своем дворце дважды, подавая оба раза свою любимую паэлью [8]. Этот изысканный, скромный человек был старше всех нас. И выглядел соответственно. Супруга же его, как и все чокнутые особы женского пола, изображала юную девицу, хотя это ей плохо удавалось, несмотря на несколько пластических операций. На рождественском ужине у Чиаго она возмущалась тем, как Самуэл обращался к ее мужу, пока Андре не объяснил, что в данном случае «сволочь» — ласковое слово. То есть сволочь в хорошем смысле. Бедняга Андре примкнул к компании, надеясь найти приятное общество цивилизованных людей, «la crиme de la crиme» [9] , как сказала его жена после знакомства с нами, употребив неправильный артикль, а оказался посреди бесконечного пира оскорблений, под встревоженными взглядами Сауло, волнующегося за влияние нашей невоздержанности на собственные дела.

Не знаю, почему Андре не оставил наш клуб. Даже изысканная еда не компенсировала ему явную неловкость среди нас, поскольку ужины становились все хуже по мере того, как увеличивалось наше взаимное непонимание. Но по мнению Сауло, какого критического отношения можно было ждать от человека, чьим кулинарным эталоном была паэлья?

— Мне понравилось напечатанное меню, — сказал Андре.

Вскоре пришел Самуэл, размахивая меню.

— Это чья непристойность? Похоже надело рук Рамоса.

Жуан и Пауло по стечению обстоятельств пришли одновременно. Было заметно, что в лифте они не разговаривали. Жуан остался в гостиной, а Пауло двинул в кабинет. Он не хотел ни с кем общаться. Чиаго тоже заявился мрачный и сразу занял диван. Сауло и Маркоc приволоклись, как всегда, вместе. Сауло предупредил, что, возможно, ему придется уйти пораньше.

Первое, о чем спросил Абель, когда вошел, здесь ли Пауло, потому что он хочет держаться от него подальше. Сказал, что пришел только из-за меня, потому что это мой ужин. И вообще он всерьез вознамерился покинуть наше никчемное сборище.

Последним вплыл Педро, предшествуемый запахом лосьона. Он жил с матерью, и имелось серьезное предположение, что дона Нина до сих пор купает его каждый день лично.

К моменту появления Педро часть команды находилась в кабинете, молча уставившись в телевизор, а остальные сидели на двух диванах в гостиной, грустные и молчаливые, будто девицы, смирившиеся с тем, что никто не пригласит их на танец. Если бы мне пришлось отписывать меланхолический конец «Клуба поджарки», картинка была бы что надо. Только Андре и я поддерживали беседу. Он — от нервности, а я — из вежливости и отчасти по принуждению.

После прихода Педро я пригласил всех в гостиную и пошел за шампанским. На кухне Лусидио указал мне на большой поднос, заполненный канапе, и велел вернуться за ним после того, как я подам шампанское.

В гостиной мы принужденно произнесли наши обычные тосты. Первый — «За голод». Потом — «За Рамоса». Самуэл предложил третий тост — «За наше человеческое тепло», но был поддержан только Андре, пока тот не сообразил, что Самуэл иронизировал. Я принес канапе и предложил их каждому по очереди. Пауло спросил, кто готовит, поскольку запахи с кухни доносились многообещающие. Я начал мямлить, что это сюрприз, но замолчал, потому что увидел, как изменился в лице Жуан. Он только что проглотил одно из канапе Лусидио.

Сказать, что его лицо светилось — литературная условность. Но лицо Жуана действительно осветилось, даже поменяло цвет от удовольствия.

Сегодня, когда я размышляю о том ужине и его последствиях, именно этот момент я вспоминаю наиболее четко. Волнение Жуана передалось мне. Даже сейчас дрожь пробирает. Впервые за многие годы я вновь ощутил удовольствие от удовольствия друга и подумал: мы еще в состоянии вернуться в прошлое, наша дружба еще может быть спасена, а я вместе с ней. Не все в конце концов потерпело кораблекрушение.

Не знаю, был ли Жуан из всех нас самым большим сукиным сыном. Это зависит от субъективных критериев, меняющихся с каждым поколением. В ту минуту я вспомнил, каким Жуан был двадцать один год назад, когда еще не сознавал, что анекдоты теряют весь эффект, если он начинает смеяться до того, как дойдет до конца. Мы колотили его по спине и плечам, хотя очень хотелось звездануть ему по роже, чтобы прекратить приступ хохота, а весь ресторан аплодировал, когда он в конце концов ухитрялся извергнуть финальную фразу анекдота «И моя сутана не бронзовая!».