Клуб анонимных эйнхериев

Отряды выстраиваются в сотне метров один от другого, пару минут истошно орут оскорбления, а потом мерным шагом в идеальном порядке сходятся. Поначалу я решаю, что это что-то вроде зарядки. Этакие усовершенствованные цепи кованные. Вот только после столкновения начинается резня. Все принимаются почем зря полосовать и пырять друг друга различными острыми предметами. Лишенный оружия, я гибну на третьей секунде. Ничего приятного в этом нет: какой-то бугай с диким криком разваливает меня топором от плеча до паха со всеми сопутствующими ощущениями.

От адской боли я теряю сознание.

* * *

Второй раз за день меня приводят в чувство при помощи пинков. Открывать глаза не хочется, но особого выбора нет. Надо мной башней возвышается ставший поистине ненавистным Рагнар. В руках викинг сжимает массивный, густо забрызганный кровью меч. Вокруг бродят люди. Воины деловито собирают принадлежащие им части тел, которые, будучи приставленными к ранам, немедленно прирастают обратно. Я судорожно щупаю распоротую плоть. Кожа девственно чиста. Да что там кожа, даже на одежде не заметно ни малейших повреждений.

Рагнар скалит зубы в широкой ухмылке.

— Вставай, девчонка! Второй заход!

Нас выстроили в две шеренги и вновь погнали навстречу друг другу.

* * *

К закату я потерял счет смертям. Как меня только не убивали. Мечи, топоры, копья. Рубленые, резаные, колотые раны. Один раз задушили голыми руками. В другой — я сам задохнулся в общей свалке.

Бойня прекращается, лишь когда начинает темнеть. Нас собирают в общую кучу. Отцы-командиры, матерясь через слово, благодарят за хорошо проделанную работу и распускают отдыхать.

Я не без труда нахожу в разбредающейся толпе Хельги.

— Надо поговорить.

— Хорошо. Поблизости есть холм с прекрасным видом на Священную рощу. Тебе там понравится.

* * *

Я молча сижу на мягкой изумрудно-зеленой траве, задумчиво глядя, как шаловливый ветер колышет раскидистые ветви громадных деревьев.

Я поверил во все. Для этого и понадобилось-то — всего еще раз умереть. После такой встряски начинаешь воспринимать вселенную во всей ее полноте. Оказывается, смерть здорово приводит в чувство.

— И это рай?

— А ты чего ждал? — Хельги жует травинку, расслабленно откинувшись на спину.

— Не знаю. Облака, белые балахоны, лиры там всякие. Крылья за спиной. — Пожатие плечами. От представленной картины стало как-то неуютно даже мне самому. — Ну, или дом. Не уверен. В любом случае, это место, где тебе хорошо. Где тебя ждут старые друзья, любимая родня. Но никак не сборище бандитов, поедающих немереное количество мяса и пьющих отвратный мед.

— Ты забыл упомянуть о массовой резне и женщинах, — задумчиво произносит Хельги. — Понимаешь, у каждого человека свое представление о счастье. Для большинства попавших сюда счастье — это когда есть еда, выпивка и некоторые другие, хм, сугубо мужские удовольствия. А если этого много и оно никогда не кончается, так это и есть настоящий рай. В той жизни мясо они ели только по большим религиозным праздникам, а что-то стоящее пили еще реже. Сексуальная революция, знаешь ли, тоже наступила значительно позже. Семейный уклад был суров, расслабляться по-настоящему удавалось лишь в набегах. Почему, ты думаешь, они туда так стремились? А столь любимое ими насилие, причем не грозящее увечьями или смертью, — это же совсем здорово. В общем, кому чего там на земле не хватало.

— Но ведь, когда мы гибли сегодня на поле, было очень больно. — Мой голос звучит жалобно, и я ничего не могу с этим поделать.

— Так без этого не интересно. Ты еще спроси: зачем мертвым нужны еда и питье? Здесь едят ради того, чтобы есть. И пьют ради того, чтобы опьянеть. Ради удовольствия, понимаешь. Здесь их встречают родня и друзья. Здесь они вспоминают былые подвиги, рассказывают о своих странствиях, обсуждают дневные бои.

— И не надоедает?

— У них другое отношение к жизни и времени в целом. Как мы с тобой воспринимаем жизнь: рождение — детсад — школа — институт — работа — пенсия — смерть. В общем, линия, притом ломаная. Для них жизнь — это зима — лето — зима или зимнее безделье — весенний сев — летний поход — осенняя жатва — зимнее безделье и все по-новой. Время для них движется по — другому. Рождение — жизнь — смерть. Вечное колесо.

— Но я то, что здесь делаю? Я же крещенный! — почти срываюсь на крик.

— И часто ты посещал церковь? — Я сразу сникаю. — То-то и оно. Посмертие, оно чем-то напоминает военный распределитель. В приписном стоит спецназ или даже президентские войска, но первыми на призывной пункт приезжают вербовщики из стройбата, и тебя уже никто не спрашивает. А церковь бы, кстати, помогла. Так сказать, блат в военкомате.

— И как мне отсюда выбраться?

— А никак, — пожимает плечами Хельги. — Хотя… бывали случаи, когда люди исчезали. Просто испарялись. Иногда прямо из-за пиршественных столов. Об этом не принято распространяться, но, мне кажется, человека можно отмолить, так сказать, настоять на его переводе в другую воинскую часть.

Он вопросительно смотрит на меня.