Клуб бессмертных

– Офицер, я потерял все.

Он замотал головой, пытаясь переубедить меня. Я добавил:

– По крайней мере, здесь и сейчас.

После чего оттолкнулся и прыгнул, уже не слыша вопля психолога. Асфальт был таким серым, и его было так много, что я даже не понял, когда мы с ним столкнулись. Падение прошло так стремительно, что я и пятен своей крови разглядеть не успел – видимо, слишком быстро умер. Но до самого последнего мига все думал: есть ли что-то за асфальтом, или ударом все и заканчивается? Оказалось, есть.

Уже через мгновение я был в Бразилии, в 1932 году. Там как раз начинался каучуковый бум.

Суккуб:

Я зажмурила веки покрепче, что не помешало мне отчетливо видеть Прометеуса, ставшего напротив окна. Так уж мы, суккубы, устроены, сказал бы сумасшедший Яков Шпренгер или его дебиловатый соратник Генрих Крамер. В общем, они отчасти были правы. Мы, суккубы, действительно не имеем тела. Вернее, то тело, которое мы собой представляем, есть не больше чем видимость. Поэтому моя внешняя оболочка может делать все что угодно: закрываться одеялом, жмурить веки, прикрывать лицо ладонями… Не важно. В любом из этих или из сотен других случаев я все прекрасно вижу. Ведь мои глаза – вовсе не те глаза, в которые любит смотреть во время любви Прометеус. Мои настоящие глаза – это моя внутренняя сущность, сама я.

Крамеру и Шпренгеру это бы не понравилось.

Мы вообще им не нравились. Мы – суккубы и инкубы. Это тем более удивительно, что люди так и не пришли к выводу, кто же мы такие.

Каббала, которой поклоняется чуткая на все модное Мадонна, говорит, что я – дух-женщина. Обольщаю мужчин и смущаю их сон. Это не совсем четкое определение: скажите на милость, разве мысли о настоящих женщинах не смущают сон мужчины?

Средневековые предания говорят, что я – демон пьянства, обжорства, сладострастия и корыстолюбия, очень хитрая, свирепая и коварная. Подстрекаю свою жертву к учинению ужасных злодеяний и ликую при их исполнении. Вместе с инкубами я представляю искусителей, бесов, упоминаемых в Священном Писании. Но совершенно пасую перед честным и праведным духом и якобы ничего не могу сделать человеку, если он не предался порокам.

Средневековые предания явно преуменьшают мои возможности.

– Нет на земле подобного суккубу, – диктовал Шпренгер напарнику, поеживаясь от страха в темной и сырой келье монастыря. – Если он никого и ничего не боится, то все же покоряется заслугам святых.

Наверняка он сказал это в надежде на свою святость. Я улыбнулась, прикусила кончик языка и продолжила писать под его диктовку. Он еще не знал, как назовет свою – в соавторстве со мной – книгу. Я же придумала название сразу.

– Достопочтенный брат Яков, – пробормотала я, – не назвать ли нам сей труд «Молотом ведьм»?

– Замечательно, брат мой, – он нежно погладил по капюшону меня, Генриха Крамера, вернее, суккуба, принявшего обличье Генриха Крамера, – мы так и поступим.

На что я лишь нежно поцеловала ему руку. Мне очень жаль говорить об этом, но настоящий автор труда «Молот ведьм» Яков Шпренгер вовсе не был изувером и подонком, коим его хотят нынче представить просвещенные борцы с инквизицией. Да, он заблуждался. Но его заблуждения, как и время, в которое жил Шпренгер, были поистине велики.

Сейчас, лежа на кровати Прометеуса, в Молдавии конца ХХ века, я скучаю по великолепному Средневековью. От мыслей о нем меня не отвлечет даже молдавский журналист Прометеус, который вышел на кухню, смотрит на ворона и вот-вот нажмет на курок пистолета, который приставил к своей голове. Мне было бы жаль его, будь я женщиной. Но я – суккуб, существо даже не женского пола. Правильно сказать: я существо, принявшее обличье существа женского пола. Копия копии. Но, в некотором роде шедевр. Я смоделировала свою видимую сущность. Я могла бы сказать, что сделала это как живописец, но не люблю преувеличивать. Скорее, я выступила в роли конструктора.

Свое тело я собирала в течение нескольких тысяч лет во многих странах мира. Моя голова приобрела изящные, чуть вытянутые очертания, потому что это нравилось египтянам. Мои груди полны, и упруги, и белы, поскольку от этого приходили в восторг живописцы Возрождения. Не один из них зачах, вспоминая о ненасытной натурщице, пропавшей невесть куда. Мои уши изящны и малы: это почему-то возбуждало лоснящихся от масла и дешевого разбавленного пойла – которое вошло в легенды как прекрасное вино – древних греков. Мои запястья тонки, мои глаза широко распахнуты (я сделала себе такие, предвкушая успех в постиндустриальной Японии), мое влагалище узко. Мой лобок выбрит. Мои ягодицы округлы, а кожа то бела, то смугла – это уж зависит от того, какой мужчина мне попадется. И конечно, волосы. Я предпочла среднюю длину: мужчинам всех эпох не угодишь, и кончики моих волос щекочут мне лопатки. Вернее, мои кажущиеся волосы якобы щекочут мои лопатки, которые существуют лишь в глазах того, кто на меня смотрит.

Неудивительно, что Яков Шпренгер по уши влюбился в Генриха Крамера.