Клуб для избранных

— Катись к черту! — Майк оборвал соединение, чувствуя подступающую тошноту. Его бросило в жар. Усталость — сокрушающая, уничтожающая все мысли — гранитной плитой навалилась на плечи.

Как же меня все достало.

Он опустил взгляд на распростертое у ног тело. Лицо в штурмовой маске запрокинуто, открытые глаза, видневшиеся в прорезях, остекленело таращатся в пространство.

Нолан нагнулся, стянул маску с убитого им человека. И почувствовал, как слабеют и подгибаются колени. Он тяжело осел на пол, не сводя глаз с бледного неподвижного лица.

Это был Бобби. Бобби-сотня-мать-его-вопросов.

Почему прогулял уроки? А. А если из школы попрут? А. А вон та девчонка свободна? А. А тебе она нравится? А. А у меня есть шансы? А. А у тебя? А.

Бобби охотился на него вместе с остальными.

Бобби охотился на него! И Майк его застрелил.

А какой костюм из двух выбрать на выпускной: темно-синий или темно-оливковый, Майки? А.

Нолан взмок, будто его окатили из ведра горячими помоями. Стало невыносимо жарко; он почти физически ощущал, как плавится, превращаясь в жижу, мозг и медленно испаряется через микроскопические поры в черепной коробке.

Бобби сам предложил остановиться в его квартире в Бостоне. У убийц были ключи. Бобби состоял в чертовом клубе, и это многое объясняло. И то, как быстро они нашли его мать, и кукла, привязанная к буйку… Однажды, напившись, Нолан рассказал Бобби о случившейся в детстве драме.

Зазвонил телефон. Майк машинально ответил.

— Вы доставляете много хлопот, мистер Нолан. Но у вас очень влиятельные покровители. Простите мне мою настойчивость. Могу ли я взять с вас обещание подумать над предложением? Хотя бы просто подумать…

— Хорошо. — Его голос звучал глухо, безжизненно. — Я обещаю. Но у меня будет два условия.

— Условия? — переспросил Дональд Хоук. — Интересный вы человек, мистер Нолан. И каково же первое?

— В Чайнатауне есть дантист, Ксин Вэнь. Адрес Харрисон авеню, 65. Вышлите ему чек на пятьсот пятьдесят долларов.

Хоук смущенно кашлянул:

— Хорошо. Каково второе условие?

Солнце палило вовсю — это можно было понять по сверкающим бликам на окнах и фасадах соседних домов. В квартире Бобби царил светлый полумрак: солнечные лучи еще не пересекли узкую улочку и не пробрались в укутанные тенью комнаты.

Майк долго изучал высокий серый потолок, выползая из сонного анабиоза, затем заставил себя сесть. Рядом с матрасом, на полу, в беспорядке валялись одежда и плотно набитые бумажные конверты — в каждом по пятьсот долларов двадцатками, итого пятьдесят тысяч. «Немного наличных в качестве комплимента от нашей организации».

На раскладном столике лежали документы и чек.

Майк встал и с гудящей головой побрел на кухню. Там он налил из-под крана воды, выпил. Снова налил и снова выпил. Жажда не уменьшилась, а рот наполнился отвратительной горечью. Он перегнулся над раковиной, и его вывернуло наизнанку.

Все еще чувствуя позывы к рвоте, он умылся трясущимися руками и прополоскал рот. Самочувствие было как после недельного запоя. Виски пульсировали, желудок скручивало жгутом, а каждый вдох требовал усилий.

Покинув после полуночи заброшенный завод, Майк купил в аптеке снотворного, вернулся в квартиру Бобби, наглотался таблеток и отключился. Похоже, он перебрал с дозой, но без этого он просто не пережил бы минувшую ночь. Он хотел перестать думать и чувствовать — хотя бы на несколько часов. Иногда, чтобы выжить, нужно на какое-то время перестать существовать.

Майк перевел взгляд на спортивную сумку — все вещи вернули в целости и сохранности. Достал из бокового кармана пузырек с антидепрессантами, высыпал на ладонь одну таблетку, подумал и добавил еще одну.

Он не просто не желал вспоминать о случившемся — он физически не мог. Мысль об убийстве Бобби отзывалась в солнечном сплетении непереносимой болью, от которой хотелось выть и кататься по полу. Эта агония даже перевешивала боль от потери Викки. Они оба — подруга и друг — предали Майка. Но первая хотя бы осталась жива…

— Ты такой молчаливый сегодня. Давай поговорим?

— О чем?

— Ну, не знаю. Надо придумать увлекательную тему для беседы. Например, про меня.

Нет, дорогая, я больше не буду говорить про тебя. И вспоминать тоже. Ни твои игривые шальные глаза. Ни твою похабную улыбочку. Ни твой сексуальный русский акцент. Гори в аду, сука, и будь счастлива.

Майк снова лег на матрас, заложив руки за голову и невидяще глядя в пространство. Серость помещения постепенно разбавлялась прозрачной желтизной, на стене несмело заиграли солнечные зайчики.