Клуб Элвиса Пресли

В тот же день Серега Чешенко разгружал в Универсаме на «Светлане» ящики с фруктами. Чувствовал он себя отлично. Вчера он слегка перебрал, но укол опия поправил дело. У него оставалось еще на две дозы. Он спрыгнул с грузовика и пошел к туалету через дорогу. Он миновал фонтан у кафе «Ромашка», обошел кучу угля, вываленную самосвалом во дворе его дома, и зашел в туалет. Там он упал на грязный пол и больше не шевелился.

Возможно, Элвис приходился братом и Сереге, а может, Сереге приходился братом брат-близнец Элвиса, в котором Серега исчез, как автомобиль или голос, чтобы появиться снова совсем в другом месте и в другом обличье. Потому что никто и ничто не пропадает без остатка, чтобы не появиться снова. И если он не появляется в том же виде и в ту же секунду, в которую исчез, то лишь потому, что ему так больше не хочется, и он готов попробовать что-то другое.

34

Лева, сказал Савва, мы давно тут ходим? Он, может, сказал бы и по-другому, но остальные слова разбежались во все стороны, пока воздух поднимался из красных Саввиных легких к горлу и там, завихряясь вокруг себя и связок, нашел только эти слова. Савва сказал так, потому что другими словами сказать не смог. Другими словами он мог бы сказать минутой раньше или минутой позже, а сейчас воздух поднялся к губам только с такими. А Савва стоял на камне посреди мелкой горной речки, которая билась, сияла и блестела зайчиками, как сестра перед танцами, а Савва хотел из нее напиться. А когда Савва эти слова сказал, то сразу забыл их. Он стал с речкой одно и то же, когда сделал из своих ладоней и пальцев с разбитыми суставами ковш, зачерпнул им холодной воды и глотнул. Савва тут же стал речкой, а речка стала Саввой, помимо любых слов, которые он сразу же забыл, и других, которые он еще не вспомнил, потому что они еще не поднялись вместе с хрипловатой струей к Саввиным связкам, а это из-за того, что Савва стал с речкой одно.

Камушки внутри Саввы сдвинулись и заблестели, он почувствовал себя водяным, весь в репейниках, и водорослях, и утопленницах-русалках, которых видно под луной, а под солнцем они носятся, как серебряные облака по краям берегов, цепляясь за кусты, ранясь, и от этого вскрикивая. Это потому что в этот момент им кажется, что они опять девушки, и парень схватил их за рукав и хочет сделать им больно, там, внутри, где они его ждут и боятся, потому что предчувствуют свою смертную долю. Еще Савва почувствовал свежесть в глазах и голове, куда перестали подниматься слова и мысли, а была только серебряная пыль и глубокие подводные камни под зелеными бочагами с прозрачной и словно бы приподнятой водой, похожей на стекло.

Это все Савва сказал, не говоря, даже не думая, что сказал, потому что у речки мысль сосредоточена на своем имени, вложенном в уста Цсбе, и этого вполне достаточно. Как птичке достаточно быть птичкой, а камню достаточно быть камнем. Им, вообще, достаточно быть, но без Саввы они быть до конца не могли, и для того чтобы им быть, им был нужен Савва, который бы тоже начал быть. А когда у Саввы проваливалась память, то к нему в голову приходила в гости какая-то прекрасная женщина-пустота, а еще за ней шла она же опять – женщина-пустота, а потом Савва начинал быть в этой прекрасной своей женщине-пустоте, как он хотел бы быть с Медеей, и иногда получалось.

И когда Савва начинал быть с женщиной-пустотой, то все, к чему прикасался его взгляд, тоже начинало быть вместе с Саввой – и водяные крысы, и плоские, высушенные солнцем камни, и бочаги с зеленой водой, и Савва видел, как они любят его за то, что он дал им, не называя, их собственные имена, которые он ни за что бы не дал, если бы попробовал их назвать. Но он это не думал, потому что знал. Он знал сейчас про все сразу, но ему это было не в тягость, и он знал, что хоть знал все сразу, но в этом все сразу было еще много того, что он не знал, но мог бы узнать и узнает, когда ему будет охота. Вернее, даже не охота, а когда тот Савва, который знает то, что не знает вот этот Савва, втянет в себя Савву, который не знает, но который уже полюбил того Савву, который знает.

Но потом приходила какая-то новая мысль и становилась словом, приподнимаемым с хрипловатым свистом легких. Оно закручивалось с воздухом вокруг себя и говорило: Лева, а давно мы тут ходим?

Лева сказал: Давно, Савва, я сам сбился со счету. И мне есть хочется.

Савва почувствовал, что готов отрезать от себя любую часть тела, чтобы накормить Леву, и полез за ножиком, но потом снова подумал, что Лева, наверное, не будет есть его, Саввино, мясо, потому что Лева очень нежный и ранимый, а Савва жесткий и состоит из человечины, которой людям питаться – значит становиться людоедами. И он сложил свой ножик с черной пластмассовой ручкой, слегка отбитой у заклепки, и сунул его в карман.