Клуб Элвиса Пресли

Медея, голубка, Медея. Сентиментальная эпоха. Сейчас вы поймете, про что это. Или не поймете, я еще не знаю. Интересно бы все же выяснить, кто тут будет это решать?

40

В том году Мзымта обмелела к июлю. Форель ушла в глубокие места, а на распадках поток сверкающей и легкой воды разбивался на множество отдельных ручейков, обходя галечные островки и неторопливо спеша к более узким местам. Там течение опять набирало силу и мощь, вода темнела, приобретала зеленый оттенок и ровно неслась вниз между двух отвесных каменных скал. Ибо. Ибо глубокая зеленая вода тяжелее, чем сверкающая, потому что у нее есть тело и воля, которой она смотрит вперед вместо глаз. Если человеку удается смотреть волей, вместо глаз, вперед, то и реке такое иногда возможно, потому что – что есть вода, как не продолжение человека, как, впрочем, и камень, и солнце-сердце, и прочие другие, простые невозможные вещи.

– Сентиментальная эпоха может быть религиозной или без-религиозной, но она все равно замешана на вере, – сказал Кукольник.

Он прикрыл смуглые веки и стал пересказывать содержание тех картин, которые пестрыми и миражными облаками плавали у него в отрешенных глазах.

– Кончалась она после великой победы. Военных тогда любили. Особенно офицеров. Это была народная, не рассуждающая любовь, когда ничего никому не надо объяснять, когда все были – одно, и про военных тоже всем всё было ясно – и мужчинам и женщинам. Офицер был особенным человеком – добрым и заведомо благородным. Он был тем, кто выиграл страшную войну ценой своей крови. Самое смешное, что по большей части это некоторое время, действительно, соответствовало истине.

– Там в холодильнике есть еще лед, хотите, я принесу? – преданно глядя на дрожащие веки рассказчика, спросила Медея. – Вы говорите, говорите, я потом принесу, – спохватившись, оборвала она себя.

– Конец сентиментальной эпохи – это нарядные женщины на танцах в приталенных пестрых платьях, в туфлях на толстых высоких каблуках, в чулках со швом, это духовой оркестр на эстраде, это мужчины в пиджаках с приколотым к лацкану ромбиком значка, говорящего о высшем образовании. Коробки дорогих папирос и пачки сигарет без фильтра: «Казбек», «Памир», «Звезда», «Прима». В квартирах служащих стали появляться телефоны. Коробка шоколадных конфет была серьезным и элегантным подарком. В ресторанах пили густое сладкое вино, смеялись. Но самое главное – это вера в то, что в мире есть бесценные вещи, за которые можно отдать жизнь. Любовь к женщине, например. Или дружба с мужчиной. Или стихотворение.

Много читали. Все были словно бы немного гусары, сами об этом не ведая. Все стали на время аристократами, конечно, на свой, особый манер, но что-то такое в них сверкало.

Конечно, это, так сказать, парадная сторона конца сентиментальной эпохи, были еще и другие. Тяжкий труд на заводах и в деревнях, партийные суды, организованные процессы, страх, который никуда не уходил, но, как день у Тютчева, был прикрыт от бездны радужной и пестрой пленкой света.

Кукольник открыл невидящие глаза и снова их закрыл.