Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра

— Тебе, Симион, лишь бы вино было, — усмехнулся Лаврентий. — Понятное дело — ни кола, ни двора, а нам каково хозяйство бросать, в чужую сторону подаваться? Все обдумать надобно, со всех сторон.

— Пока ты думать будешь своей дурьей головой, Костаке Гонца со своими голодранцами нас по миру пустит. Вот и люди поумней нас с тобой, — Федор Пантелеевич повернулся к Марчелу, — тоже так считают.

— Верно рассуждаешь, уважаемый, — Марчел говорил медленно, подчеркивая значительность своих слов. — Худшие времена еще впереди. Наш друг Лаврентий беспокоится о хозяйстве, дом ему жалко бросать. Вот что я скажу. Пока большевики отбирают хлеб да скотину, а скоро и до домов очередь дойдет. Дома заберут, а всех вас в Сибирь, к белым медведям вышлют. Сюда, в ваши края привезут из России людей. Русские большевики будут жить в ваших домах. Неужели хотите дожить до такого позора?

— Ладно, перейдем мы на ту сторону, — промолвил самый тихий из гостей, не проронивший до того ни слова, — а что делать там будем? Кому мы нужны?

— Кому нужны, спрашиваешь? — встрепенулся Марчел. — Родине своей нужны, Румынии. Родина не оставит в беде своих сыновей. Одна нация, один народ, одна кровь. И землю получите, по десять гектаров, заживете хозяевами.

— Э, мэй, сладко говоришь, — не отступал тот, — у них своих безработных девать некуда. Кто с нами возиться будет? Знаем мы этих братьев. Налогами задушат. Рассказывали люди с той стороны.

— Те, кто так говорит, бессовестно лгут, их коммунисты подкупили. Лодыри и лгуны. Ну ладно, допустим, вы мне не верите, потому как я здесь человек новый. Тогда послушайте, что скажет вам человек, который только что оттуда, с правого берега. — Гости Василия Мугурела удивленно переглянулись. — Все помнят Григория, брата нашего уважаемого хозяина?

— Того, что на ту сторону подался? — раздались голоса. — Конечно, помним. Как ушел туда, так и сгинул'.

— Нет, не сгинул. Григорий здесь, и сейчас я его позову.

Марчел вышел в другую комнату и появился в сопровождении Григория Мугурела. Разговоры за столом мгновенно смолкли, все разглядывали своего бывшего односельчанина так, будто он возвратился с того света — Чего уставились? — улыбнулся он. — Я это, Григорий Мугурел, живой и здоровый. Обо всем расскажу, но сначала дайте выпить. — Он сам налил себе вина и продолжал. — Не обижайтесь, сельчане, что не встретил вас у порога, как полагается по нашим обычаям Откровенно скажу — опасался, смутные времена настали. А когда послушал ваши разговоры, я же в соседней комнате сидел, понял — свои люди, доверять можно. И так мне жаль вас, братья, стало — нет слов. За что такие страдания нашему народу выпали, чем мы прогневили господа бога? — Он отпил из своего стакана. — Послушайте меня, друзья и братья: большевики с их колхозами уселись крепко, другого пути, кроме как за Днестр, у вас нет. Марчел правду говорит, верьте ему, и мне верьте. Примут вас хорошо, не сомневайтесь. — Он выпил, осторожно поставил стакан на стол. — Скажу вам откровенно, как на духу. Нас послали большие люди оттуда, — он показал рукой в сторону Днестра, — чтобы передать: всем, кто перейдет, будет и хлеб, и земля. Вас там ждут, братья!

Растерянные неожиданным появлением Григория Мугурела и его словами, люди молчали.

— Раздумывать некогда, — продолжал Григорий. — Дорог каждый час. Дед того и гляди тронется, тогда поздно будет.

— Гладко все у тебя получается, Григорий. — рассудительно произнес Федор Пантелеевич. — О пограничниках ты вроде и забыл. Перестреляют как зайцев. С ними шутки плохи.

— Это мне известно лучше тебя. — Григорий усмехнулся. — Только не будут они стрелять в женщин и детей, не решатся. И потом сколько их, пограничников? Раз-два и обчелся. А нас много будет. С той стороны помогут. Если согласны, все решим, обдумаем прямо сейчас. 

IV

Владимир Павлович Федоровский дожидался в своем тесном кабинетике свежих вечерних газет, которые приносил пожилой француз месье Поль, инвалид, потерявший руку под Верденом. Пунктуальный месье Поль сегодня задерживался. Федоровский встал из-за своего стола, подошел к окну, выходящему на шумную парижскую рю де Басси. Мелкий нудный дождь немного приглушал шум вечерней улицы, доходящий и сюда, на пятый этаж, где в мансарде Федоровскому удалось снять по сходной цене помещение для редакции. Детом раскаленная железная крыша источала нестерпимую жару, зимой же в комнатах было сыро и холодно, прижимистый домовладелец экономил на отоплении, не особенно заботясь о комфорте для иностранцев. Федоровский как-то пожаловался хозяину, однако тот отшутился в том смысле, что в России чуть ли не круглый год морозы, и русским холод не страшен.

Из оконных щелей несло сыростью. Федоровский зябко поежился, ругнув эту гнилую французскую зиму, а заодно и скрягу хозяина. «Надо же — третий день не переставая льет, и это — в январе. А у нас сейчас морозец, должно быть, крепкий стоит, крещенский».