Клуб интеллигентов

— Критика снизу — это проявление инициативы масс, показатель их сознательности, — заявил Пелюкас. — И нас, руководителей, надо критиковать беспощадно и со всей строгостью.

Подзадоренные таким призывом, работники, вестимо, не поскупились на более острые слова в адрес отдела Пелюкаса. А Стачёкас с Плачёкасом в щепки разнесли и самого Пелюкаса, и его отдел. Прикусил губу заведующий, только щеки раздувает и все в блокнотике пописывает — замечания и фамилии критиков. Словом, двухсторонняя активность, живое реагирование.

Такой ультрасамокритичный взгляд Пелюкаса на критику, по-видимому, понравился и начальству, так как через неделю заведующего назначили уже заместителем директора.

— Вот везет дураку! Как в сказке, — изумлялись теперь не одни только Стачёчас с Плачёкасом, но и большинство работников.

Однако Пятрас не зазнался, рога не отрастил.

Гляди, критикуют его Стачёкас с Плачёкасом, как топором тешут — бьет в ладоши Пелюкас. Возносят до небес его заслуги Двилинкас с Трилинкасом — Пелюкас тоже хлопает. А когда потребовалось избрать делегата на высокое совещание — кого предложить кандидатом, было яснее ясного. Инициативу и тут захватили Двилинкас и Трилинкас.

— Мы предлагаем верного сына народа товарища Пятраса Пелюкаса. Под руководством товарища Пелюкаса наш коллектив уверенно и энергично шагает к намеченным горизонтам.

Зал аплодировал, а некоторые даже встали.

Но апогей орбиты Пятраса был еще впереди. В один из дней всех облетела весть: Пелюкас уже директор! Тут даже скептики Стачёкас с Плачёкасом призадумались.

А Двилинкас и Трилинкас от такой радости согнулись вдвое каждый. Только Стачёкас с Плачёкасом еще сомневались: возможно, это ошибка? Директорствование Пелюкаса — явление, видимо, временное.

Надо было обязательно поздравить нового директора, однако как? Возникла проблема, а учебника по этике и правилам хорошего тона нет. Дело спасти вызвались Двилинкас с Трилинкасом: мол, чего тут стесняться, ведь Пятрас — свой человек, скромный и благородный товарищ, друг, почти отец.

И они, стуча каблуками, смело ввалились в кабинет директора. Имели они и замысел — предложить Пелюкасу съездить в Москву, написать книгу или приказ с выговором кому-нибудь. Ради примера. В конце концов можно отрастить бороду, — это, говорят, сильно укрепляет авторитет.

Итак, влетели оба дружка, мямлят, бубнят что-то, а Пелюкас вдруг и говорит, не поднимая глаз:

— Так и претесь, как свиньи. Сперва надо разрешение на аудиенцию получить.

Охолонули ребята, своим глазам и ушам не верят, но по старой привычке все еще тараторят: мол, прости, Пятрас, не знали и т. д. А Пятрас на Пятраса больше не похож, высится, будто некая каменная статуя на городском кладбище.

— Кому Пятрас, а вам — дядя, — громовым голосом загрохотал камень. — Я с вами свиней не пас. Дуйте в зал и сообщите другим: тотчас будет совещание.

Повалили в зал работники, глянули за стол президиума, а там — точно и не Пятрас, а изваяние или само божество, Будда, торчит. Оттого-то, едва Пелюкас раскрыл рот, чтобы начать речь, все подивились, что он живой. Директор попотчевал работников двухчасовой речью, которую разнообразил одним, другим анекдотом, чем подчеркнул свою демократичность и простонародность.

Стачёкас и Плачёкас тотчас заметили, что вслед за огненными фразами и анекдотами Пелюкас умышленно приостанавливается и победным взглядом пронизывает зал. Однако не для того, чтобы отдышаться или попить воды — он ждет аплодисментов. Публика это тоже почуяла, и, когда Пелюкас бросил лозунг «Не потерпим попустительства и карьеризма!», тотчас хлынули рукоплескания. И не какие-нибудь редкие и жидкие, а бурные и долго не смолкаемые. Больше других аплодировал сам Пелюкас.

А когда он закончил речь, все внезапно переглянулись и не почувствовали, как встали. Показалось, что в такое торжественное, великое, историческое мгновение сидеть нетактично, невежливо, действительно по-свински.

Не поднялись со своих мест только Стачёкас и Плачёкас, еще и поглумились: смотрите, как скоро Пелюкас обратился в крысу[6].

Вскоре обоих скептиков освободили с работы. Но не за эту реплику (директор ее и не слышал), а за прежнюю критику снизу.

СВЯТАЯ ИДИЛЛИЯ

Поднимался дымок. Он лениво вился вокруг голов заседающих и собирался в густое облако под потолком. Казалось, люди, столы, стулья и кресла плавали в голубом океане.

Все утренние новости, все анекдоты были уже рассказаны, скулы сводила судорожная зевота. Окурки в пепельницах не умещались — их складывали в пепельницу начальника Дебесиса[7], совали в щели пола, втыкали в цветочные вазоны.

Первую струю оживления внесла уборщица Пятре, вовремя понявшая, что нужно очистить пепельницы.

Тогда-то у Дебесиса и родилась мысль.

— Это уборщица, — сказал он.

Все удивились, так как думали, что начальник давно спит. Они с интересом следили за пауком, который безнадежно старался протянуть мост от уха Дебесиса ло спинки стула.