Клуб интеллигентов

Первым перед начальником заочно предстал ложечник Пипкус. «Ну, иди сюда, дорогой, — любезно заговорил с ним Плеве. — Что хорошего содеял, трудясь на производстве ложек? Ложки ты изготовляешь высокого качества, из съэкономленных материалов, даже большего размера чем надо — стало быть, заботишься, чтобы люди были сыты. По этой причине тебе, возможно, и следовало бы какую-нибудь медаль нацепить, но ведь сам видишь, как бы это сказать, твое поведение несовместимо с нормами нашей жизни. Ты, видишь ли, грубоват, то есть не стесняешься в присутствии женщин нехорошо выражаться, развращаешь других непристойными анекдотами. Как-то сам по себе напрашивается вопрос: чему же ты своих детей научишь? Зубоскальству? Нет, дорогой Пипкус, тебя я в список не включу».

«А, здравствуй, пташка! — с иронией улыбнулся Плеве, открыв дело Рипкуса. — Неплохо бы орден получить, а? Хотел бы ты, голубчик, да не получишь. А где твои профсоюзные взносы, почему ты все как-то выкручиваешься, не платишь вовремя? Значит, ты против устава идешь? А не будет ли это, как бы сказать, умалением роли профсоюзов, подрывом их изнутри? Что?»

Еще перевернут один лист, и на Плеве кротким телячьим взором уставился производственник Сребалюс. «Ах, вот ты где, Серапинас! Вот куда ты залез, милейший. Нравишься ты мне почему-то, кроткий такой, исполнительный и фамилия твоя соответствует нашему производственному профилю[13], только пассивен ты как-то, на собраниях отмалчиваешься, не воюешь своим боевым словом за досрочное выполнение плана... Выступать надо, Серапинас, критиковать недостатки — нельзя как бог на душу положит. Стало быть, отложим тебя до следующего раза...»

«А ты о награждении и не мечтай, Мариёшюс! — грозно обратился Плеве к другому подчиненному. — Такой молодой, а уже этак раскис. В кружке самодеятельных танцев участия не принимаешь, в стенгазету не пишешь, от производственной гимнастики уклоняешься. «Не умею, мол, танцевать!» Какое же это оправдание, дорогой? Различные курсы танцев действуют, можешь научиться, а в стороне от развития самодеятельности стоять нельзя. В бильярд-то играешь, а? Но бильярд, дорогой, личности не развивает, а член нашего общества обязан дать простор всем своим физическим и духовным силам».

Углубляясь в различные особенности подчиненных, среди других дел Плеве обнаружил и анкету Виткуса, убитого в послевоенные годы кулацкими бандитами. «Вот тебя-то я наградил бы, и глазом не моргнув, но, увы, ты уже в могиле... По правде говоря, я сам должен был тогда ехать организовывать колхоз, но как-то так вышло, что вместо меня ты поехал... Ну, не мог ведь я бросить на самотек руководящую работу. Руководящая работа накладывает ответственность... Так-то». И начальник взял другую папку.

«Кто знает, кого это я схватил, так сказать, за шиворот? — развлекался Плеве, открывая анкету работника Бачкиса. Недавно Бачкис помог больному соседу и оттого опоздал на собрание, на котором ложечники успели принять целых три решения по вопросу «Забота о человеке — первоочередное дело каждого члена профсоюза». «А, так это ты, товарищ Бачкис! Так сказать, идеолог ложечников. Это ты все бросаешь упрек: «Давайте больше заботиться о живых, а не о мертвых». А важных собраний не посещаешь. Так, так, товарищ Бачкис, ты, видимо, даже не знаешь, что человек человеку — друг, товарищ, брат, и на собрания не приходишь. Далек, ой далек ты еще от идеала!»

«А вот и наш знаменитый Каткус. Расхитителя ложек задержал! Молодец Каткус, действительно орден заслужил, только вот ты, видишь ли, еще не владеешь собой. Для чего надо было вора по лицу бить? Не надо было трогать. Надо было терпеливо, с идеологических позиций ему объяснить, что красть нехорошо, нечестно, а ты драться кинулся, да еще хвалишься: «Как въехал в морду!..» — Грубо, товарищ Каткус, нехорошо как-то...»

«Не так-то легко отобрать наилучших, — вздохнул наконец Плеве, продолжая листать личные дела. — Все как-то опозорены, все чем-то замараны. Вот хотя бы и Унгурис. Три нормы выгоняет, а с женой не ладит. Чего доброго, дело закончится разводом. И это в то время, когда мы строим светлое будущее! Это нетерпимо, это отвратительный пережиток прошлого! Не понимаю, как можно в такое время так безответственно смотреть на дело семьи и брака!»

Вдруг Пилипас Плеве покраснел и зажмурился — перед ним кокетничала плановичка Аките. Нет, сейчас ее здесь не было, она смотрела на него с фотографии, но Плеве, встречая ее, всегда почему-то стыдился и опускал глаза. В то же мгновение он начинал думать о жене, и это действовало на него успокаивающе. А плановичка, надо заметить, любила планировать себе юбки выше колен, большие декольте, насквозь прозрачные платья.