Клуб любителей фантастики, 2005

Это была молодая голая женщина. Она сидела на желтых простынях, поджав ноги под себя и поглаживая плоский живот рукой. Он вспомнил, что в другое время в нем должно было проснуться вожделение, но это воспоминание мелькнуло и погасло, точно искра, освобождая место для нового потока стонов:

— Помощь… Мне… Дай…

— Что тебе дать, алкоголик? — спросила женщина, продолжая гладить себя.

Он приказал себе думать. Он удерживал на поверхности сознания некое сложное, большей частью образное, понятие изо всех сил, чтобы перевести его в слова. Потом он нашел эти слова и просипел:

— Анальгин. Аспирин. Дай. Вода.

Тогда она вывернула из-под себя длинные ноги, спустила их вниз и проехала гладким задом по мятой простыне. Снизу раздался влажный двойной шлепок когда ее ступни коснулись пола. Этот свежий звук подсказал ему, что ее ступни холодные и шершавые. Очень холодные, такие холодные, что ему захотелось, чтобы они встали ему на лоб, чуть придавив глаза, а не на мертвый линолеум или паркет. Женщина поднялась и в два шага скрылась из поля зрения. До него донеслись шаги, стук открывающегося ящика и шорох.

«Она ищет лекарство, — подумал он. — Она сейчас пойдет и принесет мне стакан холодной свежей воды. Но ведь мне придется привстать…»

Он знал, однако, что не сможет. Поэтому просто открыл рот и высунул язык в красноречивом отчаянии. Слов у него больше не было.

Когда она вернулась и увидела этот открытый рот. то только вздохнула. Она вложила в него таблетку, как дают кусочек сахару дрессированным животным и осторожно полила воду.

Язык скрылся во рту и судорожно принялся проталкивать внутрь лекарство.

Когда он проснулся вторично, ни боли, ни женщины уже не было. Был вечер, открытое окно в комнате и занавески, которые чуть двигал сквозняк. От заоконной прохлады ему становилось зябко. Все тело заполняли отупение и слабость, которую, тем не менее, уже можно было преодолеть.

Ему вспомнилось, как он мучительно, до дрожи, слабел в детстве, когда отступала простуда, выравнивалась температура, но все еще надо было лежать в постели. Теперь он легко, на ногах, переносил простуду, но зато этот симптом стал сопровождать похмелье, словно просто сдвинулась отметка на возрастной шкале.

Медленно он сел на кровати, окинул взглядом комнату и сообразил, что находится в студенческом общежитии. На полу он обнаружил кинутые как попало туфли и носки, чуть дальше — со спинки стула криво свешивались брюки. Где находится пиджак, он не знал, а рубашка, как выяснилось, была на нем. Тогда, решив, что первой рекогносцировки достаточно, он вытянул ногу и подцепил нужный носок большим пальцем. Нагнуться за ним он не смог себя заставить, поскольку чувствовал, что следом и сам грузно свалится на пол, поэтому зажал носок между пальцами и поднял ногу, устроив пятку на колене, а затем принялся его натягивать. Когда он покончил с носками, то встал, покачиваясь, сделал несколько шагов к стулу и сдернул с него брюки. Садиться вновь не хотелось…

В этой комнате не было душа или уборной. Имелась только раковина, укрепленная у самой двери под зеркалом, и она навела его на мысль, что хорошо бы умыться.

Он добрел до зеркала, уперся обеими руками в край раковины, ничуть не заботясь, что она может сорваться под его весом, и поднял голову, рассматривая себя. Никаких очевидных следов вчерашнего. Только нехорошая бледность и растрепанная прическа. Да затравленный взгляд. Он похвалил себя, слегка кивнув отражению: «Ты молодец…». Потом пустил воду; морщась от омерзения, втиснул голову под струю и стоял так долго, неподвижно…

А после, уже уходя, сделал еще три вещи.

Во-первых, вспомнил и закрепил в уме свою фамилию: Хворостов.

Во-вторых, оставил деньги женщине, имени которой не знал. Денег нашлось немного, но то, что они уцелели, прибавило ему оптимизма. Сосчитать их было в его состоянии невозможно, так что он просто отделил примерно половину смятых купюр и рассыпал их на столе среди пустых бутылок и грязной посуды с остатками какой-то еды.

В-третьих, подобрал с пола увесистый альбом в твердой обложке. Он всегда уносил с собой сувениры — в память о тех местах, где в силу разных обстоятельств оставался ночевать, а этот альбом был необычен, потому что на форзаце вместо ожидаемой репродукции классического полотна красовался какой-то зелено-голубой шум в прямоугольной рамке, словно мгновенная фотография экрана ненастроенного телевизора. Да и зачем в этом вертепе такой альбом?

Затем он вышел вон, не обернувшись и не трудясь даже поискать ключи, чтобы запереть дверь. Никому здесь это не было нужно…

Вчерашняя старушка на вахте в вестибюле общежития успела смениться. Когда Хворостов прошел мимо стойки, пожилой мужчина, сменщик, привстал, намереваясь что-то спросить, но, поймав его тусклый взгляд, понятливо кивнул и вернулся на место, к своей газете и стакану чая со сладким сухарем.

На крыльце Хворостов закачался, вдохнув свежий воздух, и ухватился за ручку двери. Минуту он соображал, что следует сделать дальше, и осматривался.