Клуб любителей фантастики, 2012

— Да будет вам известно — я вырос в семье космолётчиков. Они ходили на энергетические станции Меркурия, отец, мать, два старших брата — семейный экипаж. Корональный выброс солнечной массы убил всех… Жуткая несправедливость!.. Углерод в нашей плоти, кальций в костях, железо в крови… Это родилось в недрах звёзд. Мы их дети. Почему звёзды убивают своих детей?

— Когда вы потеряли семью?

— Двадцать лет назад. Я тогда учился в Академии. С тех пор один. Никогда не прощу.

— Звёзды не мыслят. Естественный, природный феномен. Тут неприменимы человеческие моральные критерии… Но вы — человек. Поступки совершаете осознанно.

— Да, осознанно.

— Так зачем, Николай?

Я не торопился обвинить. Хотел вызвать раскаяние, пробудить стремление исправить то, что им совершено. Если можно исправить.

— Зло должно быть наказано, вот зачем, — сказал он.

— Неужели вы пошли в космический флот, чтобы искать мщения?

— Конечно же, нет. Когда увидел коконы — меня охватила ненависть.

Отвернувшись в сторону, я вздохнул. Критерии нормальности, очевидно, могут варьироваться, в довольно широких пределах.

Хотя мне думалось, что слова Рыкова о здравом рассудке инженера поспешны.

* * *

Я пригляделся к бледному лицу. Не сумел ничего разобрать.

— Но причём тут звёзды, ещё не вышедшие из коконов? — продолжил я тихо.

— Одна компания. И связаны друг с другом, через сотни, тысячи, миллионы и миллиарды световых лет. Я слышу голоса… Когда умрут звёздные детёныши — это заденет все звёзды и причинит им боль. Солнцу тоже. Хочу причинить им боль.

— Человек не в силах убить звезду, пусть и не достигшую зрелости.

— А кто-то пробовал?

— Вас постигнет разочарование. Поверьте, Николай.

— Разочарование — закономерный итог любой деятельности. И жизни в целом. Я сделаю, что задумал. А там посмотрим. Видно будет.

— Разве отключение двигателя причинит вред звёздам? Оно причинит вред людям, вашим товарищам. Люди погибнут. И вы погибнете.

— Работа главного двигателя мешала настроиться на волну. Теперь ничто не мешает.

Я вышел из палаты.

Конечно же, я был уверен, что Воронов пребывает в мире иллюзии. Наверное, всё дело в воздействии мощных электромагнитных полей на его мозг.

Как там говорил Антон?

Повышение синоптической активности, возбуждение ассоциативных зон, галлюцинации, помрачение сознания…

Мы чинили двигатель, вернее, бились в поисках решения проблемы.

Ничего не получалось. Я заходил в медицинский отсек дважды, не без надежды получить какую-то полезную информацию. Но инженеру становилось хуже.

Из больного уходила жизненная сила, несмотря на интенсивное лечение. Рыков недоумевал. Сам побледнел, осунулся. Врач он хороший и глубоко знающий дело — иначе не попал бы в состав экспедиции. Тем не менее…

* * *

Однажды, посреди очередного, прямо скажем, нервного совещания, Рыков вызвал меня в коридор. Был едва ли не бледно-зелёный, в том своим профессиональным одеждам.

— Воронов умер, — сказал врач.

— Как…

— Внезапно. Казалось, что состояние всё же стабилизируется…

Мы вдвоём пошли в медицинский отсек.

Воронов, с бородкой, усами, лежал, изогнувшись.

Бледное лицо было искажено, словно перед смертью больной испытал сильнейшую боль.

— Ничего не предвещало, — вздохнул Рыков. — Вижу такое впервые.

— Что именно?

— В коре мозга есть доля. Называют эпифиз. Кто-то полагает, эпифиз делает возможными экстрасенсорику, телепатию. Не берусь судить. Эпифиз Николай утратил полностью. На всех снимках недельной давности эпифиз на месте. Сейчас его нет. С точки зрения физиологии невозможно. Я проведу вскрытие, но вряд ли узнаю что-то новое.

— Странно, — пробормотал я, глядя на лицо инженера, с застывшей гримасой мгновенной, острой муки.

— Ещё бы не странно… Места себе не нахожу.

— Уверен, вы сделали всё, что могли.

Врач нервно полез в карман:

— Он продиктовал записку… Наверное, почувствовал, что конец близок… Через минуту я вошёл, сделать инъекцию. Воронов был уже мёртв…

В записке я нашёл перечень операций технического характера по реанимации двигателя.

* * *

Не сразу, постепенно, работа на корабле вернулась в нормальное русло.

Я занимался «колыбелью».

К моему удивлению, там произошли изменения. Пылевые коконы стали заметно плотнее. Словно молодые звёзды нужно было защитить, спасти от какой-то опасности.

Взгляд невольно обращался к взрослым звёздам, окружавшим «колыбель». Теряясь в догадках, я чуть ли не сутками торчал в обсерватории.

Теперь, когда улеглось потрясение от странного поступка инженера, от странной гибели, я пытался обдумать случившееся.

Вспоминал слова: «Когда умрут звёздные детёныши — это заденет все звёзды и причинит им боль».

Как Воронов собирался реализовать замысел?

Чисто мысленным усилием?.. На космических расстояниях?..

Чувствовать боль способно только живое.

Умереть способно только живое.

Стены коконов уплотнились. Неужели это реакция на действия инженера? Неужели Воронову — ответили, послав смерть?

Волосам шевелиться впору от подобных размышлении…

Да, я не искал внеземную жизнь.

Но вдруг — нашёл? Совсем не похожую на ту, что известна людям, совсем не похожую на ту, что мы склонны предполагать.