Клуб маньяков

А зачем Харон меня отпустил? Зачем он приказал Ахмеду и плешивому не давать в суде порочащих меня показаний? И зачем он приперся в Москву? Понравилось издеваться надо мной? Чепуха... Тут что-то другое.

А Лейла, значит, существует... Не моя призрачная голубка Лейла, а нормальная земная женщина. Такая же, как Вера...

А может, я действительно живу в двух мирах? В мире Веры и в мире Лейлы? И если это так, то сейчас я не только лежу в больничной палате, но и ловлю рыбу в Индийском океане? Ловлю с утлой лодчонки рыбу, а моя милая зороастрийка кормит на берегу месячную Лену, кормит на берегу, чтобы я мог видеть это счастливыми глазами?

В сердце моем не осталось зла. Я всех простил. И себя тоже. Я тоскую иногда по сыну, по Полине, по матери. И жалею их - ведь с ними другой Я.

Лодку повело, сеть натянулась. Я обрадовался: "Большая рыба! Теперь я могу вернуться на берег. К ним".

***

После недели поочередной жизни то там, то здесь, крыша съехала у меня вовсе. И мною вплотную занялись психиатры. И довольно успешно. Гипноз, длительные беседы и лечебные процедуры сделали свое благое дело и из больницы я вышел практически здоровым человеком. И встретила меня с цветами здоровая жизнерадостная супруга. Не маньячка, не убийца, а симпатичная, ласковая женщина.

Но прошло некоторое время, и я вновь стал подозревать в ней убийцу. Однажды я копался в цветнике (врач сказал, что это полезно для реабилитации) и неожиданно понял, почему Харон приезжал в Москву. Видимо, мое подсознание продолжало переваривать относящиеся к этому событию факты. И, в конце концов, шепнуло мне: "Помнишь, ты видел в бреду, как твоя любимая супруга по телефону заказала Харону фильм? С твоими мучениями? Ну, за несколько минут до того, как тебя освободила Лейла?"

И я все понял. Моя законная супруга заказала Харону фильм, перечислила деньги, а он не смог его снять. Помешали солдаты, которые добросовестно прочесывали округу днем и ночью. По той же причине он не смог вывести меня в безопасное место. Безопасное и удобное для съемок.

И, будучи человеком "чести", поклявшийся Аллахом, он не дал Удавкину посадить меня в тюрьму. Ибо вряд ли иранские власти позволили бы ему выполнить свое обещание в моей одиночной камере... И тем более, в общей камере.

И Харон выпустил меня в Россию, потом приехал в Москву, вошел в сношения с Верой, та рассказала ему о моей грезе Лейле, и они придумали, как заманить меня в ловушку. С помощью женщины, похожей на Лейлу, и одетую, также, как Лейла. Представляю, как они радовались выдумке!

Все сошлось воедино.

Бред все объединил.

Он поглотил все.

Все, кроме женщины, женщины, которая смотрела на меня в тегеранском аэропорту, смотрела, как могла смотреть только Лейла... И я был рад, что она выпала из этой дьявольской игры, которую затеяли со мной Харон и Вера.

Хоть что-то осталось чистым.

Весь тот день я думал о своем открытии. И, лежа в своей супружеской постели под боком у женщины, по воле которой подвергся истязаниям и унижению, я размышлял об этом же. И к часу ночи пришел к мнению, что надо уходить. И начинать новую жизнь без всего этого ужаса. Свято место пусто не бывает, смотришь, и найду себе нормальную женщину.

Как только я представил нормальную женщину, Вера дернулась во сне. И что-то начала бормотать. Я замер и услышал:

- Кровь... А-а-а! Еще...

Ее "А-а-а! Еще..." - напомнило мне возглас оргазмирующей женщины. Я приподнялся, всмотрелся жене в лицо. Да, несомненно, ей снилось нечто сексуальное. Нечто сексуальное и связанное с кровью.

"Нет, надо точно уходить... - опускаясь на подушку, в который раз пришел я к тягостному для себя выводу. - Уходить, пока цел".

Вера, спавшая на боку, перевалилась на спину, и рука ее легла мне на грудь.

Я замер. Мне показалось - стоит мне расслабиться, и я увижу ее сон...

И я расслабился и увидел залитое мраком помещение, посреди него на полу, в луже крови лежал человек... Я не видел его, я просто знал, что он лежит, лежит связанный, лежит намертво обвитый веревками, лежит и кричит диким голосом, лежит и извивается. Он весь изранен, он почти мертв, жизнь сидит в нем больше из упрямства. А я смотрю на него и торжествую, я знаю этого человека, он долгое время искажал меня своими мыслями, он долгие годы старался привить мне свои заблуждения и идеалы...

И вот, наконец, он умирает... Я приближаю лицо к его лицу, приближаю, чтобы не пропустить его последнего вдоха, приближаю и... и вижу самого себя... О, господи, это я лежу в своем иранском склепе, лежу и умираю рядом с дремлющим обожравшимся лисом...

Я вздрогнул, явственно увидев свое искаженное муками лицо, и рука Веры вспорхнула с моей груди.

- Ты должен, ты должен умереть... - пробормотала она, потрясая головой.

Может быть, она сказала не "умереть", а "уметь"... Нет, вряд ли, интонация возгласа не та... Она сказала "умереть"... Вот женщина! И во сне не может найти покоя... Хотя именно во сне человек становится самим собой, именно во сне он лишается телесной оболочки и дух его - противоречивый, эклектичный - принимается свободно носиться по лабиринтам подсознания...