Клуб неверных мужчин

— Мы строили планы, как нам сделать из этой квартиры уютное гнездышко, — бормотала Евгения. — Сами видите, здесь есть, где разгуляться дизайнерской мысли. Роман начал откладывать деньги на ремонт, а я — прокачивать своих знакомых в дизайнерских конторах, собирала проспекты, фиксировала интересные идеи…

— Вы еще не подавали заявления в загс?

— Что вы, — она покачала головой, — мы собирались пожениться не раньше осени. Студия Романа должна была выполнить крупный заказ, появились бы приличные деньги, мы смогли бы позволить себе путешествие во Флоренцию. Он так мечтал попасть в галерею Уффици…

— Ваши родители не были против вашего бракосочетания?

— Мои родители — золотые люди, — она не изменилась в лице. — Да, остались еще в них какие-то старорежимные комплексы, но, в принципе, они не упертые, не желают зла единственной дочери… Они видели Романа только раз, он произвел на них благоприятное впечатление, а про свадьбу я им пока не говорила. Они бы не расстроились, но заволновались бы — наверняка…

Он украдкой наблюдал, как она медленно ходит по квартире, касается каких-то предметов, постояла у пыльного трюмо, смотрела на себя так, словно изумлялась, почему она до сих пор отражается. Подошла к окну, раздернула шторы — и снова ее одолел приступ столбовой болезни. Медленно отклеилась от окна, побрела в спальню. Из спальни — на кухню, где в упор не заметила Бориса, ищущего в холодильнике что-нибудь съестное, из кухни — в ванную…

Он тоже осматривал квартиру, двигался параллельным курсом, не упуская из вида Евгению Геннадьевну. С каждой минутой она интересовала его все больше и больше. G ней определенно было что-то связано. Странно, но в квартире художника не было переизбытка его творений. Для знакомства с творчеством Кошкина, видимо, стоило навестить студию на Солянке. Стены украшали стилизации из «морепродуктов» на морские темы. Несколько абстрактных картин, пышущих яркими красками — тот, кто рисовал их, видимо, обладал острым воображением, но плохо представлял, как устроен реальный мир, — в частности, почему люди ходят ногами, а руки используют для таких прозаических действий, как за что-нибудь хвататься. Он подошел к мольберту, покрытому серой простыней — со стороны могло показаться, что это зеркало, с которого после похорон забыли стянуть ткань, — опасливо глянул под простыню. Картина, над которой трудился художник в минуты досуга, явно не была закончена. Особым знатоком современной живописи Турецкий не являлся, он тяготел, скорее, к классике, но что-то любопытное в наследии художника было. Картина состояла из трех планов, следующих один за другим. Реальные предметы изображались сухо и схематично. На переднем была терраса, выписанная небрежно, и явно не интересовала творца. На террасе стоял столик — тоже «посторонний» предмет, а куцую скатерть венчала «двухэтажная» ваза с фруктами. А вот съедобные вещи художник выписывал с необъяснимой любовью, очень скрупулезно, не щадя красок. Яблоки, груши, персики. Натюрморт дробился на осколки. Вторым планом был лес за пределами террасы — явно осенний, насыщенный огненными мотивами. Если это и была увядающая листва, то явно преувеличенная. Размашистые округлые мазки, сразу и не скажешь, что это лес, — чтобы сообразить, нужно отодвинуться и смотреть на картину, прищурившись. Он так и сделал — отодвинулся, прищурился… И только, сделав это, различил гору на заднем плане — такую же круглую, словно бы сотканную из множества мыльных пузырей. Возможно, небрежность, возможно, так задумано — непонятно было, где кончаются снежные шапки, а начинаются облака. И облака ли это, или крылатые кони?..

«Расширение сознания» продолжало играть с ним в забавные игры. Он смотрел на картину, и картина начинала оживать пред его дилетантским взором. Заволновались зеленые шапки, испещренные огненными блестками, подул ветер. Задрожал стул, приставленный к столику на террасе, — показалось, что через мгновение его переставят на другое место…

— Вы знаете, что такое «Синдром Стендаля»? — пробормотала в спину Евгения Геннадьевна. Турецкий вздрогнул: женщина смотрела на него с печальной насмешкой. — Так называется эффект, когда зритель погружается в произведение искусства, начинает жить его жизнью и уже плохо видит разницу между миром внутри полотна и тем, что осталось вне картины. Явление было подробно описано французским писателем после того, как он долго стоял перед картиной Рембрандта «Ночной дозор». Картина буквально всосала его в себя, опустошила. Он побывал внутри толпы гвардейцев, ощутил их жизнь, вывалялся в них… Признайтесь, что вы почувствовали?

— Голод, — чистосердечно признался Турецкий. — Эти яблоки и груши показались мне такими аппетитными, что потекли слюнки.

Женщина вздохнула, не стирая с губ печальной улыбки.