Клуб радости и удачи

«Почему она выглядит такой испуганной?» — спрашивала я отца. И отец объяснял: это из-за того, что он сказал: «Улыбочка!» — и мама изо всех сил старалась не моргнуть за те десять секунд, которые должны были пройти до вспышки.

Мама часто так выглядела: когда она знала, что вот-вот что-то произойдет, у нее на лице появлялось испуганное выражение. И только со временем у нее перестало хватать сил на то, чтобы держать глаза широко открытыми.

— Не смотри на нее, — сказала мне мама как-то, когда мы шли по Чайнатауну в Окленде. Она схватила меня за руку и притянула поближе к себе. Конечно же, я посмотрела и увидела женщину, которая сидела на тротуаре, прислонившись к стене какого-то здания. Она была одновременно и молодой, и старой, а глаза ее смотрели так бессмысленно, как будто она не спала много лет подряд. Кончики пальцев на руках и на ногах у нее были такими черными, как будто она обмакнула их в тушь, но я знала, что это порча.

— Что она с собой сделала? — шепотом спросила я у мамы.

— Она встретила нехорошего человека, — сказала мама, — и у нее родился ребенок, которого она не хотела.

Я тотчас поняла, что это неправда. Я знала, что мама готова выдумать все что угодно, лишь бы предупредить меня о какой-нибудь неведомой опасности и помочь избежать ее. Опасности мерещились маме повсюду, они могли исходить даже от других китайцев. Там, где мы жили и куда ходили за покупками, каждый говорил по-кантонски или по-английски. Моя мама была родом из Уси, неподалеку от Шанхая. Поэтому она говорила на диалекте мандарин, а по-английски — едва-едва, хотя мой отец, который мог произнести только несколько расхожих фраз на китайском, настаивал на том, чтобы мама учила английский. Но она общалась с ним в основном настроением и жестами, взглядами и молчанием и только изредка — на неком подобии английского со знаками препинания в виде запинок и срывов на китайский: «Щуо бучулай. — Нет слов». Так что мой отец сам вкладывал слова в ее уста.

— Я думаю, мамуля хочет сказать, что она устала, — шептал он, когда мама мрачнела.

— Я думаю, она говорит, что у нас чертовски прекрасная семья, самая лучшая во всей стране! — восклицал он, когда из кухни доносились несравненные ароматы приготовленного ею обеда.

Но со мной, когда мы оставались вдвоем, мама разговаривала по-китайски, говоря вещи, которых отец, вероятно, не мог себе и представить. При этом часто получалось так, что я прекрасно понимала каждое слово в отдельности, но отнюдь не смысл всего сказанного. Одна мысль переходила в другую без всякой связи.

— Ты не должна никуда сворачивать по дороге в школу и обратно, — предупреждала меня мама, решив, что я уже достаточно большая, чтобы самостоятельно ходить в школу.

— Почему? — спрашивала я.

— Тебе этого не понять, — отвечала она.

— Почему?

— Потому что я еще не успела довести это до твоего сознания.

— Почему?

— Аййя-йя! Сколько вопросов! Потому что это слишком ужасно, чтобы об этом говорить. Какой-нибудь человек может схватить тебя посреди улицы, продать кому-нибудь, сделать тебе ребенка. ТЫ этого ребенка убьешь, а когда его найдут в помойном контейнере, что тогда делать? Ты пойдешь в тюрьму и умрешь там.

Я знала, что это был ненастоящий ответ. Но я ведь тоже придумывала разные сказки, чтобы предотвратить какую-нибудь неприятность. Я часто привирала, когда мне приходилось переводить ей что-нибудь: бесконечные анкеты и всякие инструкции, замечания из школы, телефонные звонки. «Шема йиц? — Что такое?» — спрашивала она меня, когда продавец в магазине разражался воплями по поводу того, что она открывает банки, чтобы понюхать их содержимое. Мне становилось стыдно, и я говорила ей, что китайцам не разрешается заходить в этот магазин. Когда школа отправила родителям уведомление о необходимости сделать прививку от полиомиелита, я объяснила ей, когда и где будут делать прививку, и заодно добавила, что теперь всех учащихся обязали носить сэндвичи для завтрака в металлических контейнерах, поскольку ученые обнаружили, что старые бумажные пакеты могут быть переносчиками возбудителей полиомиелита.

— Мы продвигаемся вверх, — гордо объявил мой отец. Речь шла о его назначении начальником отдела продаж одежной фабрики. — Твоя мама ужасно рада.

И мы продвинулись вверх, если иметь в виду наш переезд на другую сторону залива, в Сан-Франциско, в итальянский квартал на высоком холме в районе Северного пляжа, где тротуар был настолько крутым, что мне по дороге из школы приходилось пригибаться к земле, чтобы не упасть. Мне было десять лет, и я надеялась, что нам удастся оставить все свои страхи позади, в Окленде.