Клуб радости и удачи

Однажды тетя Сю и дядя Каннин, друзья моих родителей, приехали за мной в школу и повезли меня к маме в больницу. Я поняла: случилось что-то серьезное, потому что все, что они говорили, было совершенно необязательным, но произносилось с торжественной важностью.

— Сейчас четыре часа, — говорил дядя Каннин, глядя на свои часы.

— Автобус никогда не приходить вовремя, — отвечала тетя Сю.

Когда я увидела маму в больнице, она, казалось, спала, только беспокойно металась из стороны в сторону. Но вдруг ее глаза открылись и уставились в потолок.

— Это я виновата, я виновата. Я ведь всё знала заранее, — пробормотала она, — и ничего не сделала, чтобы предотвратить это.

— Бетти, дорогая, Бетти, дорогая, — повторял мой отец как безумный, а мама продолжала выкрикивать обвинения в свой адрес.

Она схватила меня за руку, и я почувствовала, что она дрожит всем телом. А потом она взглянула на меня, очень странно, как будто умоляла сохранить ей жизнь, как будто в моей власти было простить ее, и запричитала дальше по-китайски.

— Лена, что она говорит? — вскричал отец. На этот раз у него не было слов, которые можно было бы вложить в мамины уста.

И это был единственный раз, когда у меня не было готового ответа. Я подумала, что случилось самое худшее. Что все, чего она боялась, произошло на самом деле. Что это уже не предостережения. И поэтому я слушала.

— Ребеночек уже был готов родиться, — шептала она, — я слышала, как он плачет в моем животе. Его маленькие пальчики цеплялись за меня, он хотел остаться там, внутри. Но сестры и доктор велели мне толкать его, чтобы он вышел наружу. Когда появилась его голова, сестры закричали: «У него глаза открыты! Он всё видит!» А потом наружу выскользнуло его тело, и он лежал на столе, дыша жизнью. Едва взглянув на него, я сразу всё поняла. У него были крохотные ножки, маленькие ручки, тонкая шейка и огромная голова. Это было так ужасно, что я не могла отвести взгляд. Его глаза были открыты, и голова — тоже. Она тоже была открыта! Я видела всю его голову насквозь, до того самого места, где должны были быть его мысли, но там ничего не было. «У этого младенца нет мозгов! — крикнул врач. — Его голова просто-напросто пустая яичная скорлупа!»

— И потом этот младенчик… может быть, он услышал нас… Мне казалось, что его большую голову надувают теплым воздухом и она вот-вот оторвется от стола. Он повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую и посмотрел прямо на меня. И я знала, что он видит меня насквозь. Он знал, что своего другого сына я без всяких раздумий решила убить! Он знал, что и его самого я решила родить, недолго думая!

Я не могла пересказывать папе то, что она говорила. Ему и без того было очень грустно думать о пустой детской кроватке. Как я могла сказать ему, что мама сошла с ума?

Поэтому я перевела ему вот что:

— Она говорит, что мы все вместе должны очень серьезно подумать о новом ребенке. Она говорит, что надеется на то, что этому ребеночку хорошо на том свете. И она думает, что сейчас нам надо оставить ее в покое и пойти пообедать.

После смерти этого ребенка моя мама рассыпалась на кусочки. Не вся разом, а постепенно: так одна за другой падают с полки тарелки. Я никогда не знала, когда ждать следующего раза, поэтому все время жила как на иголках.

Бывало, она начнет готовить обед — и замрет на месте: горячая вода хлещет из крана, нож висит в воздухе над наполовину порезанными овощами, а она молчит, только слезы текут. А бывало и так, что мы едим-едим, и вдруг она роняет лицо в ладони и говорит: «Мей гуаньсю. — Не обращайте внимания». И нам приходится отставлять еду и откладывать вилки в сторону. И папа сидит, пытаясь понять, что это было, на что не надо было обращать внимания. А я ухожу из-за стола, зная, что это повторится еще не раз и не два.

Отец, казалось, тоже распадался на куски, но по-другому. Он старался улучшить положение дел, а выходило еще хуже — будто он спешил поймать падающую вещь, но при этом сам падал раньше, чем успевал что-либо подхватить.

— Она просто устала, — сказал он мне как-то в «Золотом колосе», где мы с ним обедали вдвоем, потому что мама лежала в постели, неподвижная, как статуя. Я знала, что он думал о ней, догадывалась по его обеспокоенному лицу. К тому же он так уставился на свою тарелку, что можно было подумать, будто в ней вместо спагетти кишмя кишат черви.