Клуб самоубийц

И здесь автор другого документа — редактор и издатель журнала "Русский терем" Борис Смирнов в письме от 16 мая 1921 г. на имя профессора В. Д. Плетнева выдвигает иную трактовку событий: "30 декабря 1920 г. умирает другой кадет — Алексей Альфтон; говорят, умер от менингита, но у меня лично вертится вопрос "А может быть, от той обстановки, в которой он находился?" Об этом я писал [директору Крымского кадетского корпуса в 1920–1924 годах, ге- нерал-лейтенанту Владимиру Валерьяновичу Римскому-Корсакову — А. К.]: "Я уверен, что кадеты будут так обставлены, что не повторятся случаи смерти от менингитов".

Позже Б. Н. Смирнов, обращаясь в Государственную Комиссию о русских беженцах в Королевстве СХС 25 августа 1921 года писал: "Я видел, как одна большая часть педагогов и воспитателей болела душой, другая же, возглавляемая самим директором корпуса, принимала участие в безобразиях. Некоторые из педагогов и воспитателей говорили мне, что они ничего не могут сделать, так как директор корпуса своими поощрениями всему творческому и своими распоряжениями аннулирует все их действия. В частных беседах я лично говорил об этих безобразиях директору корпуса, но он меня прерывал, заявляя мне, что "ничего, все устроится".

Наконец, приезжает генерал Данилов — якобы для инспекции корпуса. Мне стало известно, что будут собраны все педагоги для собеседования. Я решил на этом собеседовании высказаться откровенно, указав на необходимость изменения в самом корне режима в корпусе. Но за несколько часов до собеседования встречает меня, полковника Ракитина и Якушева генерал Римский-Корсаков и заявляет нам, что если только будет скверно охарактеризована жизнь в корпусе, [командование] не утвердит штаты корпуса и корпус останется, как прочие беженцы в лагере Strnisce, и если на этом собеседовании будут выступления, то это сильно повредит корпусу, а не улучшит. И здесь же он полушутя сказал, что "не забывайте, что молчание — золото".

Расставшись с директором, я заявил Якушеву, [что] для блага корпуса я должен молчать, но с 1 февраля я ухожу совсем из корпуса, чтобы не быть соучастником…

Якушев заявил, что и он уйдет… 29 января сначала я, а затем Якушев подали рапорты об освобождении нас от преподавательских обязанностей, и с 1 февраля мы уже не считались на службе в корпусе".

Г. Якушев рекомендовал мне написать директору письмо, изложив причины ухода из корпуса, уверяя меня, что он собирается написать директору резкое письмо. Я обдумывал планы своих действий по борьбе с режимом в корпусе…"

После того, как Б. Н. Смирнов решил уйти из педагогического состава Крымского корпуса, происходят новые драматические события. В том же письме он далее писал:

"7 февраля в лазарете корпуса скончался кадет Кесарь Струменко. Будучи в крайне возбужденном состоянии и встретив директора в Комендантском управлении, заявил ему, что это "очередная жертва его режима", что совесть его не чиста по отношению к русскому юношеству, которое он толкает в пропасть.

Это положило начало моей борьбы!

От меня было потребовано генералом Рыковским [генерал Рыковский И. И. - председатель местной русской колонии, производивший дознание по делу о смерти кадета Струменко. — А. К.] показание, которое я и предъявил 8 февраля за № 1398.

Так как эти показания носили характер разоблачения режима в Крымском кадетском корпусе, составлять таковые помогал мне г. Якушев, нередко диктуя мне целые фразы, разоблачающие жизнь корпуса".

Из письма в Государственную Комиссию о русских беженцах в Королевстве СХС 25 августа 1921 года Б. Н. Смирнова мы узнаем следующее:

"18-го февраля, после смерти кадета Струменко, быв[шего] помощника секретаря [редакции журнала] "Русского терема", я представил свои показания на имя производящего дознание генерала И. И. Рыковского (от 18 февраля с.г. № 1198), в которых я откровенно заявлял о тех беспорядках, кои творились в Крымском кадетском корпусе и которые, по моим убеждениям, ведут к полному разложению и гибели русского юношества.

20-го февраля эти мои показания до окончания следствия, без моего согласия, попав незаконно в руки генерала В. В. Римского-Корсакова, были оглашены в собрании чинов Крымского кадетского корпуса. Председательствовал в этом собрании полковник Маслов, инспектор классов корпуса. Здесь эти мои показания были подвергнуты всесторонней критике. В этом же собрании некоторыми чинами корпуса поднимались вопросы о выселении меня из лагеря и о бойкотировании меня, но благоразумие многих эти вопросы провалило. На другой же день действительно небольшая группа чинов корпуса в числе не более 8–9 человек (именно те, кого главным образом касались мои показания) не отвечали на мои приветствия. Я заявляю, что если бы тогда было правильно произведено следствие по моим показаниям и "по горячим следам" — все эти 8–9 человек должны были бы предстать пред судом, и я убежден, что суд не оставил бы их без должного возмездия. Судьба их тесно связана с судьбой их начальства.