Клуб самоубийц

– Тефтели разогреваются, на салат у нас редиска, сейчас принесу, и мы будем готовиться к горячему, – она поставила стаканы с лафитником на стол и опять вышла на кухню. Пе́трович подождал, пока она не вернулась с двумя блюдцами редиски, украшенными веточками сельдерея, взял лафитник и аккуратно наполнил по треть рюмки.

– Давай, дорогая, за твое здоровье, – он чуть взболтал напиток, кругом вдохнул его аромат, сделал большой глоток, улыбнулся и потянулся к редиске. Тетушка чуть пригубила и взяла веточку сельдерея.

Пе́трович закинул голову. Тетушкин кюммель был не совсем обычным. Он встречал традиционным запахом тмина и вкусом аниса, сдобренного лимоном. Но когда напиток проходил, рот начинал наполняться густым и ярким ароматом меда. Подняв голову, можно было удержать этот аромат несколько минут. Добавлять мед в настойку ее научил пленный русский, который работал у соседей во время войны, немного помогавший с распилкой дров и им с мужем. А когда мед во рту начинал таять, его покрывал настоящий, садовый, свежий вкус редиса или сельдерея. Пе́трович опустил голову и крякнул от удовольствия. Тетушка улыбнулась, встала, подошла к буфету, достала фарфоровую пепельницу в форме профиля слона и позволительно кивнула головой: теперь ты можешь покурить.

Пе́трович благодарно кивнул головой и пододвинул к себе пепельницу. Та была привезена из Северной Африки, из самой Касабланки, в самом начале войны. Пепельница специально предназначалась для трубок, которые можно было раскладывать в хоботе, голове и чреве слона. Тетушка ни в какую не соглашалась (это же «Касабланка», Хэмфри Богарт и Ингрид Бергман) отдать ее племяннику – раз нравится, значит, чаще будешь приходить. Пе́трович набил выходной «данхилл», закурил, затянулся, выдержал паузу – и полез в карман за конвертом[14].

Тетушка бережно приняла конверт двумя руками (все понятно, о чем идет речь: время рождественских подарков давно прошло), положила, не открывая, на стол и опять улыбнулась:

– Заказ, да?

– Да.

– В тебе можно быть уверенным, как в английской железной дороге.

После войны они с мужем ездили в Англию, он – по своим профессиональным интересам, она – за компанию, откуда они оба привезли (наша пунктуальность общеизвестна, но их дотошность и точность просто неподражаемы) восхищение не только замками и мостами.

– И – кто? Судя по той легкости, с которой ты расстался с конвертом, это что-то большое, типа завода, да?

Пе́трович привык делиться с ней деталями своих дел, да и она, моментально улавливая суть проблем, привыкла обсуждать с ним прибыли и убытки, но особенно – нечистоплотность ответственных работников его клиентов.

– На этот раз – нет, но, – тут Пе́трович постучал трубкой о край пепельницы – слоник оказался совсем немаленьким, – сравнимый с заводом.

– А тогда – что это такое? Неужели – киностудия?

Тетушка мечтала, что когда-нибудь племяннику закажут аудит киностудии и она (чем я хуже мисс Марпл?) торжественно с ним под руку войдет в святая святых ее юности.

– Нет, не киностудия. Но это кино будет похлеще вестерна. – Пе́трович допил рюмку, и тетушка, враз оживившись от предвкушения рассказа, тут же наполнила ее снова. Но она была настоящей женщиной. Тетушка подождала, пока он сделает глоток, закинет голову, опустит ее, крякнет от удовольствия, затянется, выпустит струю дыма, и только после сказала:

– Ну, не тяни. Рассказывай. Нет, подожди. Я вначале принесу тефтели, а потом – все узнаю.

Она торопливо встала, отодвинула стул и ушла на кухню. «Представляю, какое у нее будет лицо, когда ей все это расскажу», – подумал Пе́трович. Вставать из кресла совсем не хотелось. Какое, к ежикам, «дерево решений».

Тетушка вернулась с большим блюдом, поставила его в центр стола, вернулась на кухню за тарелками, потом еще раз – за приборами и корзиночкой хлеба, аккуратно подправила все расставленное и сложила руки лодочкой.

– Ну, давай.

– А ты – смеяться не будешь?

– Это что – цирк?

– Цирк, цирк. Оказывается, в нашем городе есть клуб, – он сделал паузу, – самоубийц. Который лечит своих членов за немалые деньги от их навязчивой идеи и который наследует имущество тех, кого вылечить не удалось.

Действительность превзошла ожидания. Невероятно открытые, до сих пор чудесные глаза, еще больше открытый (рюмка чуть туда не упала) рот, чисто женское на сильный напиток – б-р-р (рот оставался открытым, так туда тефтеля на вилке, еще разок – с хлопьями, запах от соуса уже кружился над столом), чисто мужское – быстрое повторное наполнение стакана. И – кряк!

– Фу, хороша, да? Чего ты смеешься? Я залпом не пила лет сто!

Пе́трович действительно не смог сдержать улыбки, глядя на то, как старая женщина остается без всяких на то усилий по-прежнему молодой.

– А они что, – тетушка опять наклонилась к тефтелям, – действительно заканчивают жизнь самоубийством?

– Далеко не все. Многих они отговаривают. У них же есть все: и прогулки по девочкам, и психиатр, и священник. Все, чтобы отговорить. У них даже есть лицензия министерства здравоохранения.

– На что?

– На терапию психических расстройств.

– Ну, дают! А ты им зачем?