«Клуб Шести»

— Если б мы жили по тысяче лет, у нас были бы всё те же вопросы. Зато мы бы уже давным-давно так расплодились, что вымерли бы все от перенаселения. А так, у человечества есть шанс дотянуть даже до экологической катастрофы и выжить, ну, смотаться к тому времени на другие планеты. К тому времени мы уже станем настолько умными, что придумаем, как это сделать. Но это будем не мы, а наши да-алёкие потомки. Нас уже не будет ни под каким соусом. Блин, такое впечатление, что отдельно взятая личность абсолютно ничего не значит, Кого-то интересует поголовье человечества, как вида.

— А всё по аналогии: нас, людей, личность коровы, или, там, курицы не интересует.

Для нас главное, что бы они всем видом не передохли от коровьего бешенства и куриной чумы. А если у нас во дворе живёт наша корова и наша курица, мы их, конечно, любим, своеобразно. Даже, искренне. Но, всё равно, съедим. Дадим имя, будем ухаживать, кормить с руки, а потом — съедим. И удивляемся, когда лично с нами — так же. А точнее, мы же и молоко у них «с груди» пьём, едим эмбрионы их детей (яйца), самих их детей — цыплят и телят, самих их. Ужас!!! Так какого чёрта мы тут ноем о себе? А, Теодор, пусть нас жрут в конце пути! Пусть подавятся! Это будет не скоро. А пока мы будем наслаждаться жизнью, этого у нас никто отнять не сможет. Вот. Заболеем-ка мы каким-нибудь интеллектуально-художественным бешенством, и пусть Они с голоду подохнут! Нет! Живыми мы Им не сдадимся!

Странный оптимизм. Но он заразил Теодора, захотелось гулять от рубля, не сковывать себя ни моралью, ни памятью.

— Послушай, Мила, человек рождается в полном одиночестве, уходит из жизни в полном одиночестве, живёт всю жизнь без возможности слиться с любимым человеком в единый организм… Да мы же всегда одни! Как звёзды и планеты! Мы же постоянно в полном одиночестве…

— А тут и разгадка… Солнца греют свои планеты, пока сами не взорвутся. Но мы, люди, осознающие существа, имеем возможность наслаждаться друг другом, на время, на минуты, на часы выжигая из своей жизни вечное одиночество.

Они остановились и замерли обнявшись, глаза в глаза, единение началось. Они стали подарком друг другу, тайной и разгадкой и снова — тайной. Единым организмом двух одиноких душ. Он — мужчина, она — женщина, это гимн презирающих тоску одиночества во вселенной. У них двоих есть всё для единения, для слияния, для того, что бы два раздельных и различных организма слить, склеить, спаять на время в единый и полноценный. Это потом, после смерти, если «тот свет» существует, они станут бесполыми и самодостаточными, а сей час, в этой жизни, они обречены на великое счастье — находить свои половины для воссоединения.

— Мы уже не попадём ни в какой бар или ресторан, пойдём ко мне, я тоже умею варить кофе, а коньяк в него будешь добавлять сама. Идёт?

— Мы большие, нам можно курить. Едем, где твой дом?

Оставим на совести Теодора и Людмилы то, что происходило с ними в эту ночь.

Никакими словами в прозе нельзя описывать тайну ночного ритуала. И слова будут не те, и тайна исчезнет. Доверим поэтам. У них получается, ибо поэты — проводники мирового пространства, разумного и непознаваемого, чьи пути неисповедимы но ощутимы. Поэты говорят на языке ощущений, пусть их.

Утром, когда счастливая и слегка ошалевшая Мила покинула Теодоров дом, он, окружённый запахом её духов, допивая в постели кофе, почувствовал, что переживания этой ночи просятся в строки. И тут вспомнилось: очень часто, почти постоянно, в момент чтения книг, он старался представить себе, что ощущал автор, когда писал эти самые строки, кои сам Теодор под видом читателя сейчас впервые видит. Автор ведь так же тогда видел их впервые. Следовательно, велик шанс ощутить именно те ощущения, что вызвали у автора данные строки. Этак, от обратного: ощущения выплеснулись у автора в слова, а теперь эти слова должны вплеснуться в ощущения читающего — в запахи, чувства, эмоции, психозы и страхи, вдохновение, радость, радугу ощущений. Теодор закурил, дабы не расплескать состояния эйфории первооткрывателя, вынул ручку и блокнот… строки сами потекли на лист: