«Клуб Шести»

– Во-во. По тихой. Были мы у вас, Теодор Сергеевич, были. Не помните? -…

– Были. Вы тогда подумали, что это из КаГеБе к вам нагрянули, почти перепугались.

Теодор вспомнил тёмный ненастный вечер и троих в плащах. Двое, не смотря на темноту, в тёмных очках. Действительно, напугали. Всё переговаривались меж собой полушепотом, картины переставляли. Чем всё закончилось, память стёрла… ушли, наверное. А лица как в тумане пятна, расплылись за давностью лет.

– Халтуру вашу поперебирали, уже подумывали рекомендовать, да тут нашли у вас в кандейке эту вашу Серию… Я тогда насилу утащил этих архаровцев из комиссии и заставил молчать на собрании об «ещё одном абстракционисте». Запали вы мне тогда в душу со своими полотнами, ох как запали, Теодор… С тех пор я стал рисовать всё меньше и меньше… Я не люблю проигрывать. Я дал себе отчёт в том, что я – Сальери.

Я мытьём да катаньем, а ты – эво как, раз и всё! А раз есть Моцарт, Сальери должен заняться чем-то другим и не поганить музыки…

АВ закрутил ещё одну порцию табака и, чиркнув спичкой, вновь заклубился словно вершина горы в морозный день. Он напоминал больного раком в стадии саркомы, рассказывающего о развитии его болезни – уже без надежды, но и без сожаления.

Теодор затаил дыхание и весь стал – уши. Ему и в голову не приходило, что вокруг его персоны могли разгораться подобные страсти.

– Я некоторое время председательствовал в Союзе. А потом лопнул другой Союз, тот, что «нерушимый». И завертелось. Я даже с радостью воспринял перемены. Лопнул и лопнул. Естественно, и Союз художников тогда накрылся медным тазом, но это меня уже мало беспокоило. Я уже был далеко: занял денег и повёз машины из Японии.

Моржа достигала трёхсот – пятисот процентов. Ума хватило, не жадничать и искать полезные знакомства. Через три года я уже возглавлял империю перевозчиков и окружил себя забором живых тел охранников от бойцов до ментов. Знал, что времена бандитов надо переждать и искать покровительство только у силовиков.

– А как знали-то? – Теодор теперь только недоумевал, он пропустил эти времена, подметая свой музей и занимаясь исключительно собственными картинами. Всё, что он сейчас слышал, для него звучало пересказом кино «Некоторые любят погорячее».

– Эх, Теодор, Теодор. В стране дебилов и моральных уродов очень легко быть пророком, предсказывая всё наперёд. Дураки, они же – предсказуемы. Только идиот на моём месте не мог догадаться, что менты дадут бандитам перестрелять друг друга, а когда силы отморозков иссякнут, то, оставшихся в живых просто развезут по тюрьмам. А тех, кто за это время стал олигархами, потом возьмут за хвост (рыло то у них, не в пуху, в дерьме!) и устроят показательные процессы. Во время гангстерских войск менты только и делали, что компромат копили. Мы повторили путь Америки тридцатых годов, точь-в-точь. Ну так вот, я, прекрасно себе представляя весь предстоящий расклад, с бандитами никогда не якшался, а искал связи у силовиков. Когда всё встало на свои места, на которых и находится теперь, я не только остался на коне, но и помогаю власти удерживать её позиции. Кстати, вы, небось, уже догадывались обо всём этом?

– Я не скажу, что я человек наблюдательный в том, что касается человеческих проявлений,- ответил Теодор подумав.- Но заметил, что адреса вы находите когда вам надо. Да и Мариэтту Власовну, вы, небось, перепугали?

– Было,- рассмеялся АВ.- Нечего соваться в чужие дела. Пусть благодарит, что «дело» не пришили. Сначала, было, хотели за вывоз картин взять, а потом передумали.

Кому они тут так нужны, что бы за них баксами платить? Она не борзеет, художникам платит как положено, не разводит и не кидает. Мать Тереза, да и только… видите, Теодор, что творится: человек ворует у страны картины и, одновременно, спасает творцов. Поди тут без стакана разберись. Страну надо садить, а не Мариэтту. На её место другая придёт, а как уж она себя поведёт – вилами на водопаде…

Ну так вот. Пришёл я однажды к ней в салон. Меня всегда «ностальгия» по кистям мучит. Смотрю, и глазам не верю. Ваша работа. Из Серии. Разом на меня опять всё нахлынуло: и тот дождливый день, и удар, который прервал мне дыхание в тот вечер и изменил жизнь. Тогда я сначала просто обалдел и сторговал картину так, что бы вы как можно больше денег получили. И ещё две ваши взял, из тех, что на продажу.

Ха, загоню как-нибудь их года через два, вы ведь теперь – звезда!

Пошутил. Помолчал. Сучья в печке трещали и постреливали кипящей смолой. Со стены улыбался желтокожий Будда. В единственном окне чернела свинцовая ночь и билась порывами ветра в толстое стекло. Теодор снова закурил, уже свои, с фильтром, не хотелось тревожить разговорившегося коллегу. Дым струйкой полетел к потолку.

Хорошая вещь – курево, когда наступает неловкое молчание, можно скрыться в действии. Вроде – куришь, вроде – занят, думаешь.