Клубок со змеями (СИ)

Бастет уже сидела на одной из циновок, грациозно поджав ноги и, с жадностью, уничтожала пшеничную лепешку. Рядом стоял плотно закрытый кувшин.

— Что в нем? — спросил я, указывая пальцем на сосуд, бросая накидки на циновку и чувствуя, как в животе начинает урчать.

«Аппетит приходит во время еды».

— Совсем не то, на что ты рассчитываешь.

— Ты даже не знаешь, на что я рассчитываю.

— А меня это и не интересует, — отрезала она.

— Так что в кувшине-то?

— Открой, да посмотри, — огрызнулась Бастет, отворачиваясь.

Я присел на соседнюю циновку и откупорил кувшин. В нем оказалась вода, что слегка меня разочаровало. Я надеялся увидеть в нем добротное вино. Сделав пару больших глотков я, в свою очередь, взял пшеничную лепешку и начал жевать, наблюдая за своей спутницей.

Бастет почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону:

— Чего тебе?

— Надо поговорить.

— Не вижу повода.

— А вот я вижу, — я проглотил остатки хлеба и стряхнул крошки, — разве тебе не кажется, что узнав друг о друге больше, чем почти ничего, мы увеличим шансы на успех?

Бастет усмехнулась:

— Роль рабыни я сыграю, ибо уже приходилось быть в ее шкуре. А вот, как справишься ты, меня не волнует.

Она была права, но я ожидал подобного ответа, поэтому быстро сообразил, что сказать:

— Может и так. Но я сильно сомневаюсь, что Азамату понравится, если он упустит богатый караван только потому, что мы с тобой не поладили.

При упоминании имени Азамата, ее едва заметно передернуло, и я понял, что попал в цель.

— Что тебя интересует? — нехотя спросила она.

— При первой нашей встрече ты назвала себя нубийкой. Где проживает твой народ?

Бастет раздраженно ответила:

— Я же сказала, южнее Египта.

— Не говорила.

— Ну, вот теперь сказала, — огрызнулась она.

«Очень вспыльчивая. Нужно быть с ней поосторожней».

— Как же ты очутилась здесь, в песках между Ханааном и Вавилоном, да еще и среди разбойников?

— Не хочу говорить.

— Придется.

— Заставишь? — в ее голосе засквозили нотки угрозы.

— Я-то вряд ли, а вот Азамат... — я сделал многозначительную паузу, — как говорил, он будет явно расстроен, если мы не добьемся успеха. А огорчать такого человека мне не хочется.

Помолчав несколько секунд, Бастет нехотя заговорила:

— Своих родителей я не помню. Еще ребенком меня продали одному египетскому вельможе, проживавшему в Фивах[58]. Десять лет я находилась в полной его власти, выполняя сначала различные обязанности, а затем, когда подросла, работу в поле и, — она отвела взгляд, — кое-что еще во время приемов знатных гостей.

Я кивнул, давая понять, что догадался, о чем речь, и дополнительные разъяснения не нужны.

— Чем старше я становилась, тем сложнее мне было сдерживать внутри себя порыв к свободе. Хотелось сбежать из египетской усадьбы, как можно дальше, но это было невозможно. Надсмотрщики прекрасно знали свое дело. И это приводило меня в ярость. А я не привыкла держать злобу в себе.

Я улыбнулся:

— Трудно не заметить. Но тебя это только красит.

Бастет нахмурилась:

— Ненавижу льстецов.

— И не думал об этом.

— Врешь, — она пожала плечами, — впрочем, неважно. Мне претило оставаться рабыней, и последние год или два нередко выказывала неповиновение. Даже один раз попыталась подговорить других, но им не хватило духу. Они предпочитали подставлять спину свистящим ударам кнута, лишь бы сохранить жизнь и не стать калеками. Не знаю, почему мне ее сохраняли после всех тех случаев неповиновения, что я оказывала. Видимо, хозяин, — при произношении этого слова Бастет передернуло, — видел во мне хорошую рабочую силу, как на земледельческом, так и на любовном поприще. Обычно наказание ограничивалось парой десятков ударов кнутом. Иногда после такого я неделю не могла ходить. Лежала в грязном помещении для рабов и рыдала от бессильной ярости.

— И что же произошло дальше?

— Тот вельможа умер, — на лице Бастет появилась улыбка, от которой мне стало немного не по себе.

— Ты его убила?

— Нет, хотя, наверное, попыталась бы, если представилась возможность. Но этого ублюдка постоянно охраняли два здоровых и верных ханаанца, получавших за свою работу хорошую еду и наложниц. Видимо, для них жирный кусок мяса и шлюха под боком все, что нужно для счастья. Нет, он умер по своей воле, наложив на себя руки.

— Почему?