Клубок со змеями

Гоня от себя дурные мысли, я продолжал идти вперед, однако чем ближе была хижина корзинщика, тем сильнее становилась тревога. И без того хлеставшая через край, она угрожала перерасти в настоящую панику.

Повернув за очередной угол, мы, наконец, увидели дом Бел-Адада. Небольшая толпа из десятка зевак, обступивших хижину без крыши, вполголоса перешептывалась, обсуждая происходящее. Подойдя ближе, я заметил, что основная масса людей облачена лишь в набедренные повязки, а некоторые и вовсе стояли нагишом. Видимо, их настолько заинтересовало сие печальное зрелище, что они выскочили из домов в чем мать родила. Однако меня куда больше волновали несколько стражников, нежели неприкрытые чресла. Воины сильно выделялись среди остальных. Их трудно было не заметить.

Все в длинных кожаных рубахах, подол которых опускался до колен. Нашитые поверх металлические пластины ярко сверкали в лучах восходящего солнца. Как и бронзовые шлемы-шишаки[1]. Каждый стражник был опоясан темным кожаным ремнем, где покоились ножны с коротким мечом. Двое, что держали толпу на небольшом расстоянии от дома, имели вдобавок копья, выставленные медными наконечниками вперед, и длинные, грубо сколоченные, узкие щиты. Когда я приблизился вплотную, то насчитал четверых — еще один осматривал хижину с порога, придерживая рукой висевшую на одной петле дверь. Второй стоял возле носилок, на которых лежало чье-то тело, прикрытое куском серой ткани. Нетрудно было догадаться, кто скрывался под ним.

«Корзинщик».

Я нервно сглотнул.

«Еще не поздно повернуть назад. Скрыться. Откуда такая уверенность, что мне поверят? Я поступаю глупо! Признай! Признай же самому себе! Даже если я ни в чем не виноват, это еще нужно доказать! Но ведь я и вправду не виновен. Боги свидетели! Но уверен ли я в этом? И помогут ли мне боги? Лучше бежать… нет! Я иду. И да поможет мне Шамаш[2]!».

Подойдя к толпе, я без лишних церемоний начал орудовать локтями, пробираясь ко входу в жилище Бел-Адада. Послышались возмущенные крики и проклятия, которыми собравшиеся щедро осыпали мою голову. Но мне было все равно.

«Чем скорее закончится это безумие, тем лучше».

Сему остался где-то позади.

«Ну и славно. Хоть ненадолго избавлюсь от его нытья».

Спустя минуту упорной работы локтями, я, наконец, добрался до хижины и, чуть было, не напоролся на медный наконечник копья.

— Куда ломишься? — рявкнул один из стражников со щитом. — Это место преступления!

— Я знал корзинщика… — начал было я.

— Да его, небось, вся округа знала, — перебил воин и презрительно добавил, — так, что стой среди остальных, мушкену[3].

— Дело в том, что я ремесленник…

— Еще и ремесленник[4], — фыркнул второй стражник, сострив гримасу отвращения, — прочь отсюда, вошь! Иначе мы мигом прекратим твои жалкие страдания на этой бренной земле.

— Ремесленник, который построил этот дом! — выпалил я, сам поразившись своей смелости.

«Но раз уж идти, то до конца!».

В мгновение ока наступила абсолютная тишина. Словно Мардук выглянул из-за облака и разом молнией всех поразил. Люди с изумлением таращились на меня. Воин, стоявший в дверях хибары, медленно повернулся в мою сторону. Судя по золотой рукоятке меча, это был глава отряда. Молчание длилось несколько секунд, но потом его прервал первый стражник со щитом. Его вид мне изначально не понравился. Широкий лоб, который пересекала одна глубокая морщина. Острый, как у коршуна, нос. Небольшая, конусообразная бородка. И глаза. Серые. Узкие. С безумным огоньком внутри. Когда же его рот, обрамленный тонкими губами, раскрылся в злорадном смехе, меня и вовсе пробрала сильная дрожь.

— Командир! — загоготал он. — Гляньте-ка! Да к нам убийца пожаловал! Видать, настолько надоела своя крысиная жизнь, что на встречу с богами торопится!

— Я не виновен, — выдавил из себя я, стараясь сохранить самообладание.

Это вызвало еще больший всплеск смеха, который подхватили остальные воины, а также несколько человек из толпы. Лишь командир стражников молчал, не сводя с меня взгляда своих голубых и пытливых глаз.

— Вы все так говорите, — сквозь смех и слезы проговорил второй щитоносец. — А потом, как миленькие, ко дну идете[5].

Мое тело бил озноб от страха, возмущения и стыда. Щеки пылали огнем. Впервые в жизни меня подняло на смех столько народа. Даже, когда в детстве я споткнулся и упал лицом в свежее коровье дерьмо, гогот соседей не вызвал подобную бурю различных чувств. Но самое главное — они смеялись над правдой!