«Клубок» вокруг Сталина

Надо сказать прямо: последняя оговорка не убедительна. Если уж Зиновьев соглашается с тем, что Розенфельд верно передал их разговоры, то в любом случае раз употребляли слово «убрать», а не «снять» (но вроде бы подразумевали второе), то это надо понимать по меньшей мере как желание избавиться от Сталина любыми способами.

Ситуация в Политбюро была для Сталина тревожной. Надо учесть, что такой влиятельный деятель, как Каганович (ставший вторым лицом после Сталина), сохранял прекрасные отношения с Орджоникидзе, который, в свою очередь, далеко не во всем соглашался с вождем.

Вот, к примеру, письмо Кагановича Орджоникидзе от 30 сентября 1936 года:

«Здравствуй дорогой, родной Серго!

1) Главная наша последняя новость — это назначение Ежова. Это замечательное мудрое решение нашего родителя назрело и встретило прекрасное отношение в партии и в стране. Ягода безусловно оказался слабым для такой роли, быть организатором строительства это одно, а вскрывать своевременно это другое.

У Ежова дела наверняка пойдут хорошо…

3) Испанские дела идут неважно. Кое в чем мы им помогаем, не только по части продовольствия. Сейчас намечаем кое-что большее по части танков и авиации… Тем не менее нельзя ни в коем случае считать падение Мадрида безнадежным, как это зачастую в шифровках считает наш не совсем удачный полпред.

Послали мы по предложению хозяина консулом в Барселону Антонова-Овсеенко, он, пожалуй, получше Розенберга…

Что касается контрреволюционных дел, то я не пишу тебе потому, что ты был у хозяина и все читал и беседовал».

Через 12 дней Каганович пишет Орджоникидзе:

«…Могу еще сказать, что у т. Ежова дела выходят хорошо! Он крепко, по-сталински взялся за дело».

Обращает на себя внимание преувеличенное едва ли не до иронии отношение к Сталину («родитель»). Что это: искреннее выражение чувств, аляповато высказанное, или действительно скрытая ирония? О том, что у Серго были непростые отношения со Сталиным, свидетельствует такое высказывание последнего на пленуме ЦК ВКП(б) 5 марта 1937 года, то есть через полгода после упомянутого выше письма Кагановича. Из этого высказывания следует, между прочим, что у Ежова дела и впрямь пошли хорошо, но только не в пользу Орджоникидзе.

«Я хотел бы выдвинуть, — говорил Сталин, — несколько фактов из области, так сказать, практической работы некоторых наших очень ответственных руководителей. Это было у т. Серго… но об ошибках его я должен здесь сказать для того, чтобы дать возможность и нам, и вам поучиться. Взять его отношения с Ломинадзе. У Ломинадзе замечались давно серьезные ошибки по партийной и государственной линии… Об этих ошибках знал т. Серго больше, чем любой из нас. Он нам не сообщал о них.

Он имел с ним богатую переписку — т. Серго с Ломинадзе. Мы только узнали это через 8 или 9 лет после того, как эти письма были написаны, мы впоследствии в ЦК узнали, что они были антипартийного характера. Тов. Серго об этом не сообщал».

Такое «недоносительство» Сталин имел все основания считать зародышем заговора против него. Но если при упоминании Серго Орджоникидзе он повторяет «товарищ», то Ломинадзе не удостаивается этого обращения.

Виссарион Ломинадзе был, судя по всему, идейным и непримиримым оппозиционером. Снятый с высокого партийного поста из-за создания блока «Сырцов-Ломинадзе», последний, став парторгом авиационного завода, организовал группу левой оппозиции и вошел с нею в единый антисталинский блок, установивший связь с троцкистским центром за границей.

Подобные его связи оставались незамеченными ОГПУ. Он снова стал подниматься по партийной лестнице, став первым секретарем Магнитогорского горкома ВКП(б). Магнитогорск был одним из флагманов индустрии первых пятилеток. Единая работа еще более сближала давних приятелей — Ломинадзе и главы Наркомтяжпрома Орджоникидзе.

Но тут над Ломинадзе нависла смертельная угроза. Он получил копию допроса арестованного 16 декабря 1934 года Л.Б. Каменева, который дал показания о своем разговоре с Ломинадзе летом того же года во время отдыха. Разговор этот носил антисталинский характер.