Клык на холодец

– А я думал, ты не любишь армейские стволы… – заметил Егор, глядя, как напарник собирает затвор карабина. Надевает боевую пружину на ударник, вкладывает в стебель затвора; упирает боёк в стол и надавливает – так, чтобы хвостовик с резьбой высунулся из торца стебля, ловко, орудуя двумя пальцами, навинчивает личинку. – На без рыбье и сам раком… хм…

Егерь вложил затвор в канал ствольной коробки, дослал с поворотом и щёлкнул вхолостую спуском.

– И вообще, мосинка – не только армейская винтовка. Тебе ли не знать, что до сих пор половина Сибири с ней охотится? Схрон мой далеко, времени смотаться туда и вооружиться по-взрослому, нет. Что же теперь – вот с этим на зомби идти? Так маловато будет…

Он кивнул на пристёгнутый к «Ермаку» чехол, из которого высовывалось нечто вроде рукоятки старинного кремнёвого пистолета.

– Медведка, чтоб ей сказиться, приклад вдребезги расколошматила. А я ещё то ли воды стволом черпнул, то ли грязь туда в суматохе попала – при выстреле раздуло так, что мама, не горюй. Ну, я его и обрезал – не выбрасывать же, привык. Теперь буду форсить с обрезом а-ля Мэд Макс. Да вот, сам убедись…

Егор вытянул оружие из чехла. Тульская двустволка-курковка, с которой егерь не расставался с первых дней Зелёного Прилива, превратилась в типичный «хаудах», излюбленное оружие охотников на тигров и режиссёров голливудских боевиков.

Третий член их группы, Умар, участия в беседе не принимал – сидел у иллюминатора и не отрывал взгляда от зеркала водохранилища. Он, как и Егор, оказался на Речвокзале впервые и ни разу не видел до сих пор открытой воды – даже в таких ничтожных масштабах. До этого сильван битых часа полтора обихаживал свой карабин – разбирал, смазывал, пока, наконец, Бич не потерял терпение и не потребовал освободить стол: «не одному тебе, парень, пушку надо чистить!»

Сейчас рычажный «винчестер» с латунной, украшенной гравировкой, ствольной коробкой (подарок отца на недавний день рожденья) скромно притулился в углу. «Козырная вещь, заграничная работа! – с иронией заметил егерь, впервые увидев Умаров карабин. – Теперь ты у нас вылитый ковбой с Дикого Запада – ещё бы джинсы и стетсоновскую шляпу…

Умар в ответ лишь пожал плечами. Славная история Замкадья мало его интересовала – как, впрочем, и других сильванов. Зеленокожие «дети Леса» сознательно отделяли себя от человечества с его многовековым прошлым. Они писали свою, собственную историю с чистого (правда, не белого, а нежно-зелёного) листа.

Егор повертел в руках обрез и вложил в чехол.

– Кстати, о зомби: ты в курсе, их вообще пули берут?

– Кто ж их, болезных, знает? – егерь пожал плечами. – Судя по Яшиным словам – лучше на это не рассчитывать. Если, конечно, заранее не подготовиться.

– Как? Запастись серебряными пулями?

Бич посмотрел на Егора снисходительно, как на неразумного ребёнка.

– Ты, Студент, что не ляпнешь – всё не в такт. Пора бы знать, что серебро помогает оно только против вампиров. А в нашем случае…

Он порылся в подсумке и выставил на стол винтовочный патрон в медной бутылочной гильзе.

– Прошу – старый добрый «дум-дум», он же экспансивная пуля. Кучность, конечно, не та, ну так мы же не снайперы…

Егор пригляделся – острый кончик пули был спилен на несколько миллиметров и чем-то замазан.

– Надсверлено и залито воском. – пояснил егерь. – Дырка от неё получается…

– Нарушаем, значит, Гаагские конвенции?

– А у нас, в Лесу они не действуют. И вообще, где это видано: применять законы нормальной, человеческой войны к ходячим мертвякам?

– И ведь не поспоришь! – ухмыльнулся Егор. – Ладно, с зомби, вроде, ясно. А о чём вы с Кубиком-Рубиком говорили – не хочешь рассказать? Мы, как-никак, напарники…

На встречу с владельцем «СТАРЬЁ БИРЁМ» егерь отправился в одиночку. А вернувшись – отмалчивался в ответ на нетерпеливые вопросы.

– Завтра, студент, всё завтра. И вообще, чем болтать, почистил бы свой леворверт!

Он кивнул на висящую на крючке кобуру с «Таурусом».

– Выходим затемно, надо хорошенько выспаться. День будет длинный.

* * *

Узкую полосу вдоль берега Химкинского водохранилища, ограниченную с другой стороны Ленинградским шоссе, местные жители прозвали Путаной Рощей. Егора удивляло, как трепетно Лес относился к планировке погибшего мегаполиса – порой те или иные его фрагменты укладывались в прежние разметки районов и кварталов, не пересекая линий, заданных когда-то градостроителями. Вот и сейчас: древесная стена нависала над полотном Ленинградки, заросшей кустарником и буйным разнотравьем, ни на метр не вторгаясь в «чужие» владения.

Растительность здесь была особенная, не встречающаяся в других районах Леса – ни в заповедных дубравах Лосинки, ни среди чёрных, колючих, как обглоданные рыбьи скелеты, елей, заполонивших окрестности Бутырки, ни даже в кайнозойских островках Малой Чересполосицы.