Клыкастый клан

- Что-то мне не хорошо… - слабо выдохнул я, глупо улыбаясь, когда Кавар застыл в метре от меня с распахнутыми в шоке глазами.

А потом была резкая, обжигающая боль в руке, громкий протяжный крик, вырвавшийся из горла и осознание того, что Тринидад все же вернулся на место, раскаленным металлом впитавшись в кожу. Странно, но отключился я не сразу, а лишь после того, как увидел, что саламандра вернулась в нормальное положение, плотно обвившись вокруг лезвия кинжала.

Глупое ощущение абсолютной бредовости ситуации не покинуло меня даже в бессознательном состоянии. Хотя бы потому, что сознание окончательно я не потерял. Это скорее было похоже на гипноз, на укуренный полет в нирвану, на игры с психикой… На раздвоение личности.

"Меня" было два. И пока один, едва осознающий свое существование, вяло барахтался в липких мыслях, второй весьма успешно управлял телом в целом и языком - в частности.

- А ты не изменился, - с усмешкой глядя на застывшего Смотрителя, произнес этот второй, поднимая мое тело на ноги.

Ощущения были немного странными, поверхностными, однако, я совершенно ясно чувствовал кровь, стекающую из носа по губам и такие же вязкие тонкие дорожки, спускающиеся от ушей по шее, а еще навязчивое жжение в ладони, где вот-вот должен был образоваться огненный сгусток. Саламандра послушно отозвалась на не мои мысли и, соскользнув с лезвия Тринидада, переместилась ближе к кисти, обвив указательный палец длинным языком.

Стоящий в шаге от меня Смотритель вызывал острое желание убить, свернуть шею, сжечь, превратить в пепел. Кавар явно был растерян, смотрел на меня со смесью ужаса, недоверия и любопытства. И именно последняя эмоция раздражала до зубного скрежета, будила неконтролируемую ярость и подстегивала предвкушением расправы.

Я ощущал это так же ясно, как и то, что все эти чувства не мои.

Кто-то другой, отвратительно чужой и пугающий поедал мое сознание, заменяя его своим. И что самое страшное - сопротивляться не получалось. Меня плотно окутывала липкая пелена чужой воли, не позволяя даже думать о сопротивлении. Зачем? Когда так легко и спокойно, когда мягкий шелестящий голос убаюкивает, когда движения собственных рук настолько естественны, что напряжение и готовность Кавара в любую минуту уйти в сторону кажутся нелепыми.

- Антон?

Тихий шепот едва достигает ушей, а губы уже растягиваются в хищной улыбке.

- Не угадал, - тянет голос, помимо воли, а рука поднимается, позволяя разглядеть полностью сформировавшийся огненный шар в ладони.

- Кавар… - тихо зову я.

Кажется, еще секунда и я смогу, сумею опустить руку и вернуть стихию обратно, однако, губы все еще широко растянуты в какой-то зверской улыбке, а из горла не вырывается ни звука.

- Кавар! - начинаю кричать, но в ответ доносится лишь громкий смех, больно бьющий по размывающемуся, словно клякса, сознанию, а потом и он обрывается, злобно бросив последнее "ты мешаешь!", прежде чем темная вода смыкается где-то над головой, топя меня в бессознательности.

Очнулся я от обжигающей боли. Все тело горело так, словно меня с головой опустили в кипящую лаву. Но особый жар ощущался в висках, там, где, словно два раскаленных болта, к коже прижимались чьи-то пальцы.

Я точно знал это, потому что, протянув руки к голове, ухватился за чужие невероятно мягкие, измазанные во что-то липкое ладони.

- Держи! - сорванный голос, слишком далекий, слишком слабый, будто его хозяин и не рядом вовсе, плавал где-то на периферии сознания.

- Но, учитель! Клятва! - где-то за пятью толстыми стенами - не ближе - второй испуганный голос.

- Ты ее не давала! Ему не давала! - хозяин первого голоса тоже напуган, страх ясно слышен даже сквозь ту толщу ваты, что меня окружает.

Чужие ладони в моих руках так легко сминаются, вывернутые пальцы протыкают мои своими длинными когтями, кажется, еще секунда и я услышу хруст костей. Но все прекращается, когда острая боль в запястьях лишает меня ощущений.

Нарастающий гул в ушах постепенно трансформируется в шепот, давящий на виски с чудовищной силой. И попытка дернуться, чтобы уйти от болезненного воздействия, ни к чему не привела. Я даже не был уверен, что мне удалось пошевелиться.

Ощущения накатывали волнами. Сначала боль, потом звуки, потом онемение, потом все вместе… Все чувства, одно за другим, то путаясь, то сменяя друг друга, то исчезая одновременно. Когда эта какофония ощущений прекратилась, я, наконец, начал различать отдельные эпицентры боли. И теперь ясно понимал: ноги и руки у меня буквально прибиты к земле. По крайней мере, холодный металл, пронизывающий мышцы, не оставлял других предположений.

На лицо постоянно падали капли чего-то вязковато-соленого на запах, стекая по ставшей непривычно чувствительной коже, а в неизвестно когда открытые глаза бил яркий голубой свет.

Прошла, наверное, целая вечность, наполненная запахом крови и непрекращающимся шепотом, прежде чем зрение прояснилось, отправляя в мозг очень яркую, насыщенную цветами картинку.