Клыки Доброй Матери

— Эй, кто такие? — окликнул страж. — Не видите, сам Светлоликий едет! Сойдите с дороги да подождите, а рядом ехать не смейте, не то отходим вас палками!

— Не гневайся, добрый человек, — ответил ему мужской голос. — Мы странники, едем в Мараджу. В тумане плохо видно. Мы отъедем.

Но вместо того, чтобы сойти с пути, он погнал быка вперёд и поравнялся со мной. Бык его был чёрен, и одежды, и знаки на лице черны, и женщина, что сидела позади и прятала лицо, тоже куталась в чёрное. Путник поглядел на меня, и я узнал его: это о нём плакала Нуру, его убили у моих ног. На груди против сердца остался след, и сам он был бледен, как не бывают живые.

Долгий миг он не сводил взгляда. И впрямь, дни мои истекают, если вижу ушедших. Я опустил веки.

Слышно было, он хлестнул быка, и когда я вновь поглядел, он уже растворился в тумане. Даже стук копыт, казалось, тут же затих.

Ранним вечером мы остановились в доме быков и телег. Путников было мало, и всё же их погнали прочь, в сумрак и дождь, чтобы не смели своим присутствием оскорблять Светлоликого. Ворота закрыли; у них выставили стражу. Во дворе разожгли костры, и работники принялись готовить еду. Меня оставили в телеге, как забытый груз.

— Девку не кормить, — услышал я голос Уту. — Кто нарушит приказ, тот поплатится.

— Запереть её? — спросил один из кочевников.

— Нет, — сказал ему Уту. — Пусть ходит у костров и смотрит, как другие едят. Дайте ей наглядеться, дайте почуять запахи, но не бросайте ей даже кости. Следите за ней.

— С радостью, — ответили ему. — Жаль, что она ещё не слишком голодна, вот была бы потеха!

— Ничего, путь кончится не завтра.

Я взял бы для неё хоть хлеба, но мне не нужна была пища, и мне не давали её. Я попросил бы о том юношу, наместника, но он отчего-то больше не приходил ко мне. Говорили, он болен, и на каждой стоянке Бахари прятал его в комнате, а в пути держался рядом, никого не подпуская.

Когда я говорил с наместником, он был здоров, а теперь всё горбился, укрывая лицо полотном, всех избегал — он и двоих, названных богами, не просил об исцелении. И Бахари не просил их о том, напротив, он будто следил, чтобы двое не оказались рядом со Светлоликим. Видно было, им это не по нраву.

Со своего места я видел только стену с отблеском огня. Я слышал быков, слышал, как смеялись и гомонили люди, бродя по двору, и как трещали костры. Я всё раздумывал: как мне быть?

Глиняные заплаты на ранах моих раскрошились. То ли чад туманил мне голову, то ли я ослаб, но и звуки порою глохли, и свет сменялся тьмой. Сердце моё билось так больно и замирало так страшно — никогда я о том не тревожился, а теперь всё ждал: не этот ли удар последний?

Люди смеялись; вино развязало им языки, и они кричали о вечной жизни, что ждёт их. Каждый думал о богатстве и славе, о женщинах, с которыми успеет возлечь, о страхе, который посеет, и о власти. Ни один не подумал о том, чтобы обратить жизнь на служение другим, чтобы нести добро; чтобы давать, а не брать. Недостойные, недостойные! О, дожить бы до часа, когда они поймут, что надеялись зря! Как темно в глазах…

Путники, изгнанные в сырой и холодный вечер, жались к стене с другой стороны, укрываясь под выступом кровли, и пели негромко и печально. Я думал: не так ли уйду, под песни и глупый смех, уйду с горечью в сердце, с обидой на отца?

Время, отведённое мне, было долгим, и груз его порою казался мне непосильным. Но теперь, когда последние песчинки слетали во мрак, как хотел я их задержать!

— Убей меня, — послышался голос Нуру. — Я боюсь сама… Я стану тогда негодной глиной, Великий Гончар оставит её в стороне на целую вечность, пока не иссякнет вся прочая. Прошу, я… Я была счастлива, пусть недолго, а больше мне нечего ждать. Ты слышишь? Опозорю брата. Он ещё не знает…

Она стояла у борта телеги и глядела с мольбой. Она привиделась мне или пришла взаправду? Я не стал думать. Я протянул руку.

Так больно… Мне рано уходить! В этих землях ещё остаётся зло. Довольно я ждал, довольно надеялся, что время всё исправит. Видно, есть то, что можем исправить только мы сами — только мы, сколько бы ни прошло времён. Я должен сам…

Жить! Разве это не стоит жертвы, и разве этот путь не лучше других?

Не им должны поклоняться, а мне.

Я уже сомкнул пальцы на её шее. Один миг, одно короткое усилие… Я уже чувствовал, как возвращаются силы. Я увидел: вот я стою, а она лежит у моих ног; синие камни глаз потускнели.

Я увидел свою жизнь: вечное одиночество, одиночество в мире, где меня назовут убийцей богов — или мне убить и свидетелей, и невинных? Презрение. Страх. Нелюбовь.

Я видел, как брожу вдали от людского жилья, всеми отвергнутый. Страшные сказки сложат обо мне. Я буду бродить, вспоминая дитя, которое однажды назвало меня другом и ходило ко мне не ради меди и серебра. Дитя, чью жизнь я отнял.

Я унесу её тело, отдам земле, украшу могилу цветами. Это не сотрёт моей вины.

Однажды боль переполнит меня; однажды совершивший зло, я совершу его снова — и кто сумеет остановить меня?.. Нет, нет!