Клыки Доброй Матери

Вечером этого долгого дня Фарух потребовал вина и позвал в свои покои не девушек, а одного только Поно.

— Я ещё не был наместником по-настоящему, — сказал он после первого кубка. — Выносил приговоры, но тяжесть решений лежала не на мне. Ещё никогда я не слал на смерть человека, которого знал с рождения. Никогда я не думал, что столь близкие люди могут не быть мне верны.

Три медных жаровни освещали и согревали комнату. Поно и Фарух устроились на ковре, на подушках, и здесь же стояло блюдо с жёлтыми плодами и ягодами. Прямо на блюде, объевшись, уснул пакари.

— Он первый, но ведь будут и другие. Он назвал имена, ты слышал… Я понимаю, их нельзя прощать. Долгие годы они готовились к тому, чтобы убить меня — как можно оставить таких людей рядом? Но ты бы смог принять такое решение и не страдать — скажем, осудить на смерть собственных братьев? У меня ведь теперь достаточно воли, одно твоё слово…

Поно задумался, а потом замотал головой.

— Не могу, — сказал он, хмурясь. — Я зол на них, я их никогда не прощу, но так — нет, не смогу.

— А я должен! — воскликнул Фарух, роняя лицо в ладони. — И с этого я должен начать! Прежде я принимал так мало решений, а эти вдобавок так тяжелы…

Вино опять наполнило кубки. Светлое, сладкое, оно не было похоже на то, которое Поно когда-то пробовал в доме забав, ещё когда отец был жив, и на другое, каким его для смеха поили братья. Это пилось легко и не застревало в горле.

— Что мне делать с их семьями? — спросил Фарух. — Чёрный Коготок сказал, нужно убить всех мужчин, достаточно взрослых, кто мог знать о сговоре. Сыновей, младших братьев… Что мне делать?

— Я не знаю, — ответил Поно. — Ведь я ещё не советник, и не знаю, хватит ли мне хоть однажды мудрости, чтобы дать на это ответ! Отошли их подальше, запрети им бывать в Сердце Земель. Пусть живут под надзором.

Фарух застонал и растёр лицо ладонями.

— Пусть им хватит мудрости убраться из Фаникии, когда гонцы возвестят о моём прибытии!

Они пили дальше. Скоро печаль отступила — не слишком, впрочем, далеко. Может быть, не дальше теней за окном, чтобы к утру вернуться снова.

— Стану наместником-музыкантом! — рассмеялся Фарух, падая на подушки, и замер, раскинув руки. — Буду стремиться к тому, чтобы грустные песни исчезли…

Ночь кончилась вместе со вторым кувшином вина. Ушло веселье.

Чёрный Коготок протащил их через двор, где дождь ещё не отмыл пролитую кровь — мимо стражей, что так старательно отводили взгляды, мимо работников, — отвёл в купальню. Поно надолго возненавидел бочки с холодной водой, и вообще воду, и, пожалуй, вино. Позже Марифа дала им какой-то горький отвар. Они пили безропотно.

— Почему ты не отсоветовал? — спросил Фарух, пряча глаза от света. — Тоже мне, советник…

— Я неучёный, — морщась, ответил Поно и охнул, потому что нутро просилось наружу.

По дороге в Фаникию наместник отклонился с пути. Может быть, тянул время, а может, причина была иной. Он взял с собой лишь часть людей и повозку с припасами.

Он вернулся в рыбацкое поселение, где провёл ночь. Люди, узнав, что их гость был самим наместником, так испугались, что распростёрлись на земле, отказываясь подниматься. Они боялись, что провинились в чём-то, разгневали Светлоликого неосторожными словами. Их уши будто не слышали, что он просит их встать. Нескоро он их успокоил.

Он сам нарёк безымянных детей. Одному дал имя своего ушедшего брата. Велел, чтобы в случае нужды рыболовы явились в Фаникию, дал обещание взять их работниками. Потом, оставив припасы, направился прочь, оттого что эти люди теперь боялись, боялись обидеть его и приглашением к костру, и скудной едой, и неловкими речами. Он не хотел их стеснять.

На дороге перед Фаникией, когда впереди показалось уже и озеро, и мост, и сама Фаникия встала, белая, на холме, повозкам и быкам преградили путь. Храмовники, и те, кто служил Бахари, и советники, и работники Светлоликого, допущенные в его покои, были здесь. Кто-то взял жён и детей.

Упав на колени, они просили о милости — те, что знали о подменённом наместнике и помогали это сокрыть, испугавшись угроз Бахари или соблазнившись золотом; те, что служили Великому Гончару и не постыдились ни лжи, ни убийства. У того, кого обрекли на смерть, они молили о жизни для себя.

— Если бы вам нужна была только жизнь, вы давно покинули бы город, — сказал Фарух. — Но вы, бесчестные, хотите такой жизни, какую вели прежде. Прощения вам не будет.

Многих предали смерти в тот день, и многих выслали, дав им недолгое время на сборы. Нерадостным вышло возвращение, и цветы, заготовленные, чтобы бросать их под ноги, так и увяли в корзинах. Светлоликий Фарух запретил такую встречу.

Он распустил всех стражей, не доверяя больше ни одному, и заменил их женщинами Марифы. Он прогнал почти всех работников. У него не осталось советников. Он спешно искал замену многим людям, и Чёрный Коготок оставался рядом, сколько было нужно. Но всё же пришёл день, когда чужаки собрались уезжать.