Княгиня

А он сам? Что с ним? Просто минутный порыв влюбленности — или же настоящая любовь? В жизни Лоренцо всегда было так: если ему вдруг нравилась какая-то женщина, стоило лишь протянуть руку, как он получал желаемое, но была ли в его жизни любовь, настоящая любовь, испепеляющая сердце? Нет, ничего подобного ему не выпадало. Не являлась исключением и Констанца. Там речь шла лишь о вызове его мужскому самолюбию, Констанца не лишала его ни сна, ни аппетита. Тем в большее смятение приводили Лоренцо чувства, обуявшие его с момента встречи с Клариссой. Потребность видеть эту женщину, обладать ею — эмоции, нахлынувшие на Бернини в момент их встречи после долгой разлуки, были чем-то мимолетным, но ему казалось, что под их покровом дремлет какое-то иное, более глубокое чувство, лишь пробуждавшееся в нем сейчас. И стоило Лоренцо вспомнить княгиню, начать думать о ней, как его охватывали непокой, странное, лихорадочное возбуждение, схожее с тем, что одолевает нас с началом тяжелой болезни, — по ночам он долго лежал без сна, а за столом забывал о еде. Была ли это любовь?

Вечером, собираясь отправиться на розыски Клариссы, Лоренцо в своем роскошном одеянии обливался потом ничуть не меньше, чем днем в литейной мастерской. В римских переулках сгущался неподвижный воздух; хотя солнце давно зашло и на небе прочерчивался блеклый серпик туны, удушливая жара не отступала. Своей жене Катерине Лоренцо заявил, что отправляется на ужин в папский дворец — им, дескать, необходимо обговорить с Урбаном кое-какие детали относительно сооружения склепа. Но вместо того чтобы верхом отправиться на Квирннал, Бернини пешком последовал на пьяцца Навона. Смех его детей до сих пор стоял у него в ушах, и, чтобы до встречи с Клариссой отделаться от этих вызывавших укоры совести напоминаний о безоблачной семейной жизни, Лоренцо решил пойти длинным путем — через Санта-Мария-сопра-Минерва. Представляя себе изумрудные глаза княгини, ее неповторимую улыбку, Бернини размышлял, как начнет разговор. Ведь все решает первая фраза — в любви, как и в искусстве, многое зависит от внезапного озарения.

Лоренцо уже переходил пьяцца Колледжо Романо, как вдруг раздумья его были прерваны возмущенными криками. И тут же в неверном свете ущербной луны Лоренцо заметил группу охваченных злобой мужчин с палками в руках, устремлявшихся из боковой улочки прямиком к статуе папы Урбана — творению самого Лоренцо. Это был даже не совсем памятник, а просто глиняная копия изображения Урбана для склепа, выставленная перед зданием Коллегии. Без долгих раздумий Лоренцо выхватил шпагу и направился прямо к разъяренной своре.

— Ба! Кого вы видим? Кавальере Бернини собственной персоной! Ну что же вы? Живо тащите сюда свое долото — вас ждут новые заказы! Новые бюсты!

Этого горлопана Лоренцо узнал не сразу. Вокруг него, будто волки вокруг вожака, сгрудились остальные. То был монсеньор Чезарини, секретарь конгрегации по делам архитектуры, запомнившийся ему своими нагловатыми манерами.

— Что означает ваша вылазка, монсеньор?

— Вообще-то сейчас ему уместнее заняться не бюстами, а спасителем в приделе Святого Петра, — продолжал издевки Чезарини. — Рядышком со своим разбойником Урбаном, как и подобает! Давайте, ребята, — скомандовал он своим приятелям, — кончайте с ним!

И не успел Лоренцо сообразить, что к чему, Чезарини поднял железный прут. Бернини инстинктивно пригнулся, однако удар предназначался не ему, а скульптурному изображению папы. С обнаженной шпагой Лоренцо бросился между Чезарини и статуей, будто на карту была поставлена жизнь самого понтифика. Не обращая внимания на остальных бандитов, тоже занесших дубины, Лоренцо с криком бросился на вожака, обеими руками ухватил его оружие, и, прежде чем Чезарини успел опомниться, выбитый у него из рук железный прут со звоном покатился по брусчатке мостовой. Чезарини нагнулся за ним, но в то же мгновение нога Бернини прижала его руку, а острие шпаги ткнулось в шею.

— Посмей только тронуть скульптуру, — прошипел он, — и ты, считай, покойник!

— Пощадите, кавальере! Помилуйте меня! Именем Господа заклинаю вас!

С расширившимися от ужаса глазами Чезарини смотрел на него. Лоренцо видел, как судорожно дергается его кадык. Не выпуская противника из виду, Бернини искоса огляделся. Убедившись, что остальные злоумышленники опускают оружие и начинают пятиться, он понял, что опасность миновала. Кавальере наградил Чезарини смачным плевком в физиономию.

— Убирайся отсюда! — рявкнул он и поддал ему пинка под зад.

Монсеньор шлепнулся на мостовую и, будто запуганный бездомный пес, на четвереньках пополз к своим дружкам.

Лоренцо, дождавшись, пока банда исчезнет в переулке, из которого вынырнула, убрал шпагу в ножны. Повернувшись и глядя на глиняное лицо папы, Лоренцо вновь услышал голос Чезарини, словно голос призрака, доносившийся из окутавшего площадь мрака:

— Ха-ха-ха! Давай, спасай свою статуэтку, кавальере Бернини! Пусть Урбан тащит ее с собой в преисподнюю. Час назад дьявол забрал его душу. Ха-ха-ха!