Княгиня Екатерина Дашкова

— О нет, княгиня, увольте! Так далеко мои увлечения простираться не могут. Вы забываете, что на императрице лежат в первую очередь государственные дела. К тому же литературные дискуссии набили мне достаточную оскомину. В конце концов, мои «Были и небылицы» в вашем «Собеседнике любителей российского слова» касаются только смешных сторон современного общества, ваши же авторы даже в них находят повод задеть монархиню и чуть ли не вышучивать ее. И это при том, что я прочитываю почти все статьи и рукописи. Они будто вступают со мной в личную переписку. А дерзкие и предосудительные вопросы господина Фонвизина любого монарха побудили бы обратиться к административным мерам. Я давно стала замечать, что либерализм правителя не идет в России на пользу подданным. Удивляюсь, что ваши авторы пока еще проявляют известную снисходительность к вам как к редактору. Но поверьте, это благополучие продлится очень недолго, и вы на себе испытаете то, от чего не можете предохранить свою монархиню.

— Слыхала, друг мой, княгинюшка наша в Москву собралась.

— Письмо пришло, Иван Ларионыч?

— Нарочный приехал. Да не одна Катенька едет. Подругу свою английскую, мадам Гамильтон, везет.

— А та в Петербурге оказалась?

— Катенька сказывала, давно ее сюда звала. Многим ей обязана. Госпожа Гамильтон и по Европе с ней ездила, и в Англии ко двору представиться помогала. Теперь Катенька для нее чести какой добилась: государыня путешественницу в Царском Селе приняла. Никогда туда иностранцев не возят, а тут ради Катеньки, чтоб ее уважить, ее императорское величество согласилась. Отпуск княгинюшке на три месяца дан, чтоб госпоже Гамильтон Россию нашу показать. Одним только племянница огорчилась.

— Огорчилась? Чем же?

— Слухами, что о брате Романе пошли.

— О покойнике-то?

— Что из того, что о покойнике. Толковать начали, будто оттого братец скончался, что императрицы подарок на рождение свое получил — кошелек преогромный.

— С золотыми? Не дитя, чай, такие подарки получать.

— С какими золотыми! Как есть пустой. С намеком, выходит, что больно много Роман денег по службе прикарманивает. Мол, оттого и в отставку подал, а там от огорчения и скончался.

— Стыд какой! Да как же так болтать можно!

— Болтать не болтать, кстати, и о покойнике Михайле Ларионыче вспоминать стали.

— О нем-то, голубчике, чего? Чем он завинился?

— Будто по должности своей канцлерской со всех послов дань собирал, и немалую.

— Быть того не могло!

— Не будем, друг мой, старого ворошить. Это я так — к слову сказалось.

— Слов нет, Кате обидно. На Академию что ту, что другую все время свои деньги докладывает, а выходит — не в честь, не в славу: все под подозрением. И в Англии, сказывали, денег на университет, где Павлуша учился, не жалела — благодетельствовала.

— Да, вошла в род воронцовский Англия, ничего не скажешь. Сколько там княгинюшка провела, друзей оттуда скольких вывезла. Теперь наш Семен Романович с супругой туда уехал, пишет, век бы оттуда не возвращаться, так понравилось. Была бы, скажем, Франция или австрийский двор, а то на тебе, Англия!

— Государыня! Вы разрешили открывать приватные типографии по всей России.

— И вам это не нравится, Катерина Романовна? Ушам своим не верю.

— Нет, нет, ваше величество, вы совершенно правы, частные типографии должны существовать, но сейчас они мешают в Петербурге типографии академической. Мы должны получать заказы со стороны. В том наша выгода и возможность распространять высокий вкус. Теперь же граверы ищут приватных заработков и, отвлекаясь от работы казенной, добиваются их за счет небрежной работы.

— У вас есть предложения?

— У меня есть ордер, с которым я хотела бы ознакомить ваше величество. Надеюсь, что он поможет нам навести порядок.

— Вы проповедуете дисциплину, княгиня. А впрочем, давайте посмотрим ваш ордер.

«Ее сиятельство примечает, что выходят здесь в публику нередко визитные билеты, портреты, разные эстампы и даже книги с эстампами, кои ни при сей Академии, ни в Академии художеств печатаны не были, и потому заключает, что надобно быть скрытным типографиям, где таковые билеты, эстампы и прочее печатаются. А как содержание таковых типографий скрытных и под ведомством никаких правительством учрежденных начальств не состоящих запрещено, так как и всякое содержание фабрик без дозволения и ведения правительства, то ее сиятельство, предохраняя честь Академии от всякого нарекания, приказать изволила мастеру Фигурной и Портретной типографии Колмовскому и всем вообще находящимся в той типографии мастеровым, чтоб в таковых запрещенных тайных типографиях не работали да и сами бы у себя на дому таковых типографских станов, поелику оными можно печатать и неблагопристойные дела, не заводили и не держали под опасением, что как скоро кто сделается нарушителем и преступником сего приказания, то не только отрешен будет от Академии немедленно, но отослан куда следует для проведения над ним суда по законам».

— Сурово, но справедливо. Я хотела бы, чтобы во всех департаментах начальники так строго следили за подчиненными.

— Вы одобряете, государыня?