Король или, точнее, верховный совет осудил Гриффенфелля, лишив его имущества, должностей и титулов, и приговорил его к смертной казни: ему должны были отрубить голову. Принцесса уехала домой, чтобы не видеть этих ужасов. Граф написал ей письмо, но она отказалась его прочесть, хотя то были прощальные слова обреченного на смерть: Амелия люто возненавидела его.
Вся Дания была в трауре: люди любили графа. Многие города отправили своих представителей к королю с просьбой о помиловании Гриффенфелля; его величество был этим доволен. Он весьма благосклонно принимал посланцев, но неизменно отвечал: — Я огорчен этим больше вас, но правосудие должно свершиться.
В день, назначенный для казни, граф позвал одного из своих бывших друзей, чтобы отдать ему последние распоряжения:
— Вы встретитесь с принцессой и скажете ей, что я умираю из-за нее; вы сообщите ей, что я сдержал свое слово и лишился всего, пожертвовал всем, чтобы добиться ее руки; я проиграл, я виноват. Кроме того, вы скажете Амелии, что у меня отобрали все, но вот бесценное украшение, единственная принадлежащая мне вещь, и я прошу принцессу сохранить ее в память о человеке, которого сгубила ее ненависть, но который тем не менее по-прежнему остался ее самым ревностным и самым покорным слугой. Я умираю без страха и угрызений совести. Я совершил преступление, но причина его столь прекрасна, что я ни о чем не жалею. Я испытал все и обладал всем, за исключением сокровища, ради которого отдал бы все сокровища мира; мне больше нечего делать на этом свете. Прощайте, вам не придется за меня краснеть в последний момент — бедный Шумахер умрет с высоко поднятой головой, подобно тому, как благородный граф Гриффенфелль появлялся при дворе в сопровождении своих булавоносцев.
Осужденного повели на казнь на глазах удрученной толпы; прежде чем взойти на эшафот, он обратился к согражданам с прощальной речью. Граф был как никогда прекрасен; глядя на его безмятежно-спокойное лицо и доброжелательную улыбку, люди не могли удержаться от слез.
— Не плачьте, — говорил он, — король справедлив, я заслужил свою участь.
Когда Гриффенфелль был готов и уже подставил голову под грозно занесенный над ней топор палача, посреди воцарившейся тишины раздался голос: — Помилование для Шумахера! По приказу его величества!
Оглушительный крик прокатился по площади; люди единодушно благословляли короля за его милосердие. Что касается осужденного, то, когда ему вручили указ, заменивший смертную казнь пожизненным заключением, он спокойно сказал:
— Эта милость мучительнее самой смерти: я думал, что мои страдания окончены, а они начинаются опять.
Граф медленно сошел с эшафота на землю и обернулся, глядя на место, где его ожидала смерть.
Когда Гриффенфелля снова доставили в тюрьму, он обратился к королю с просьбой разрешить ему поступить на службу солдатом, чтобы искупить свою вину, пожертвовав жизнью ради его величества. Узнику было отказано в этой милости.
— Стало быть, все кончено! — воскликнул он. — Я не могу ни жить ни умереть!