Княгиня Ольга и дары Золотого царства

Она хотела вести Русь по пути Христа, чтобы сделать ее светлее и сильнее. Чтобы и сюда упали хоть капли того золотого дождя, что уже пролился над Греческим царством и принес научилища, излечилища, странноприимные и сиротопитательные дома, механику, риторику, грамматику и даже оживающих золотых львов. Чтобы дать каждому закон любви и доброты, освещающий путь во тьме жизни. Сделать каждого частью единства более широкого и могущественного, чем свой род и предки. Но пока вокруг нее сгущалась тьма, и она брела в этой тьме, держа на руках Русь, будто свое дитя. Какая мать не отдаст ребенку все, даже жизнь? Даже душу…

Но ведь Авраам для Бога готов был пожертвовать и своим сыном. И тогда его спас сам Бог, видя преданность старца. Так что же – ничего не делать? Отпустить свой народ и державу тонуть в кровавой мгле смуты? Которую сама она не увидит, потому что погибнет первой – вместе с девятилетней дочерью и всеми домочадцами? Родичами и воеводами, которые вступятся за нее?

Решиться на это в надежде, что в последний миг Господь через ангела своего отведет руку с ножом?

Нет. Решаться на это надо без надежды. Какая ценность в даре, если его предлагаешь, зная, что останешься при своем?

У дверей раздался шум.

– Воевода Асмунд пришел! – донеслось из сеней.

Эльга подняла глаза. Вошел Асмунд – здоровенный, суровый на вид, с немытыми седеющими волосами и свалявшимися косичками в давно не чесанной бороде.

Ну вот. За этим разговором ей не донесли, что большая дружина прибыла.

– Цела будь! – приветствовал брат-воевода сестру-княгиню и сразу перешел к делу: – Мне Свенельдич рассказал. Мы собрались. Ты идешь?

– Я иду. – Эльга встала.

* * *

«А ты помнишь, архонтисса, каковы смертные грехи, что человека от Бога отдаляют и благодати лишают?» – когда-то давно спрашивал ее Полиевкт, когда они прогуливались по галерее патриаршей схолео при Святой Софии.

«Помню», – отвечала она.

«А первый какой?»

«Гордыня».

«А почему?»

Патриарх тогда не дал ей ответа, желая, чтобы архонтисса Росии подумала сама. И она давно уже поняла почему. Чтобы верить в Бога и повиноваться Богу, надо отказать своему уму в праве решать, что хорошо, а что дурно. Надо верить слову Божьему и исполнять заветы. Тогда спасен будешь. А пока ты думаешь, пытаешься умом проверить, хорошо ли заповеданное Богом, подходит к твоей жизни или не подходит, – ты не следуешь за ним.

В Константинополе ей рассказывали, что уже лет двадцать на другом берегу Босфора, в городе Халкедоне, спасается на столпе некий отшельник, по имени Лука Столпник. Возложил на себя обет молчания, а чтобы не нарушить невзначай, держит во рту камень. Здесь, в Киеве, Эльге иной раз казалось, что только так и можно спасаться – стоя на столпе и держа во рту камень. Не имея никакой связи с землей и людьми, на ней живущими. А когда приходится делать выбор между своей праведностью и миром в Киеве – тут хоть залезь на тот столп, где царь Устиян медный стоит, – не поможет.

Истинно верные полагаются только на Бога. Те, у которых душа перед Богом – будто капля росы перед солнцем, что отражает всю мощь его света, хотя не может вместить и малой частицы его. Но Эльге ее душа представлялась глубокой темной водой, куда пока лишь изредка падает светлый луч понимания Бога, ощущения близости Бога – то, что зовут благодатью.

Ах, если бы она могла думать о себе так, как о ней думали другие!

* * *

Цветущей греческой весной русы снарядили свои корабли. Накануне вечером в триклинии устроили пир для вестиаритов и этериев из стратонеса, и до полуночи весь палатион полнился криком на невообразимой смеси славянского, северного и греческого языков. За год многие из Саввиных «львов» сдружились с отроками Эльги, и перед отъездом случилось несколько разменов: кто-то из ее дружины перешел в среднюю этерию, кто-то простился с ней, желая перебраться на Русь. Мистина как-то полдня торговался с Саввой по поводу этого размена, но охотно шел на уступки, очень довольный, что он и княгиня уезжают, а любезный седоусый этериарх остается.

Савве русы на прощание поднесли меч, привезенный для подарков и приберегаемый на самый важный случай. Прекрасный рейнский клинок, серебряный с позолотой набор, отлитый с хитрыми северными узорами; рукоять резной кости, тоже с серебряным навершием и кольцом посередине. Никакой князь не постыдился бы показаться с таким мечом.

– Мы решили преподнести тебе этот наш дар сейчас, при отъезде, – говорил ему Мистина, – а не в начале, чтобы ты знал: мы делаем это в знак нашей дружбы и уважения, когда нам уже ничего от тебя не нужно. Мы привезли его, еще не зная, где найдем такого друга, который будет его достоин, и поверь мне: вот я сам очень рад вручить его тебе, а не кому из этих… боевых «ангелов».

Сейчас он уже не беспокоился о том, что сам Савва – не из «ангелов». Этериарх принял дар, улыбаясь в седые усы, они обнялись под радостные крики дружины. Эльга тоже улыбалась, облегченно вздохнув. Чуть ли не весь год она боялась, что эти двое в конце концов подерутся, будто Георгий и змей за царскую дочь.