Княгиня Ольга и дары Золотого царства

Примерно что-то такое и началось. Служитель со свитком встал рядом с тележкой и начал зачитывать имена; другой служитель брал что-то с тележки и передавал василевсу, а Константин вручал это царедворцам, которые по одному подходили к нему и совершали проскинесис. Иные касались протянутыми руками багряных башмаков августа, потом вставали сами, а к иным он, в знак особой чести, наклонялся, будто хотел помочь подняться. Двоих или троих даже лобызал в уста. Эльге уже рассказывали, что это придворное лобзание – как церковное, каким прикасаются к святыням: не размыкая губ. Однако никакой русский князь не стал бы лобызать своих воевод, отроки бы нехорошо обозвали… И это тоже показалось ей смешным.

– Сегодня день буквы «зита», – шепнул Савва ей прямо в ухо.

Голос его был хриплым и напряженным, и Эльга с трудом понимала, о чем он говорит: захваченная ощущениями, она едва могла сосредоточиться на словах.

– Что это значит?

– Сегодня вызваны для награждения те, чьи имена начинаются на букву «зита». Захарии, Зиновии, Зиноны и все им подобные. Каждый день по одной букве, а всего их двадцать четыре – как раз всех букв хватает на месяц празднества.

– А что он им раздает? Яблоки?

– Это мешочки с деньгами. Каждого награждают по чину, титулу и заслугам, но всего, я слышал, при нашем добром василевсе Константине раздают на каждых Брумалиях по три с половиной тысячи номисм.

– Больше они не будут танцевать?

Эльга отстранилась от Саввы и отступила от мраморного ограждения дальше в тень. Она устала от своего возбуждения и не знала, как быть. Слишком далеко она ушла от девчонок в темных рощах, с которыми бывают такие приключения, и не могла решить, в какой мере может к чему-то подобному вернуться.

Не отвечая, Савва сделал шаг вслед за ней, в темноту галереи. Несмотря на мафорий, из-под которого освободила только лицо, Эльга всем существом ощущала, что и этот седой цареградский лев источает то же волнение. Да разве она и раньше не видела, что этериарх Савва из тех людей, у кого седина в волосах вовсе не ложится инеем на мужское чувство? Впервые они остались только вдвоем, без свиты и челяди, и эта уединенность наполняла ее трепетом, как невесту, ожидающую жениха на сорока ржаных снопах…

Будь она простой вдовой – могла бы вновь выйти замуж за достойного человека, годы еще позволяют. И та простая вдова, которой она могла бы быть, не отвергла бы Савву – не только достойного, но любезного и умного мужчину. Однако она – не простая вдова. И в этом деле свободна даже менее, чем любая из ее рабынь.

– Они будут еще танцевать? – повторила Эльга. – Или петь?

– Н-нет… – Савва наконец услышал ее вопрос. – Когда дошло до раздачи денег… значит, веселье кончилось.

– А у нас наоборот. Правда, мы не деньгами, а припасами раздаем. Или кольцами, обручьями – за столами, на пиру. Потом все пьют до утра.

Савва коснулся ее рук; его ладони показались Эльге очень горячими, и она отняла свои. Происходило нечто такое, чему не находилось места в ее жизни, и оттого она не знала, принять это нечто или оттолкнуть, пока не поздно.

– Что-то я тоже как пьяный… – Он коснулся лба. – Когда так темно, у меня плохо получается разглядеть свои годы, зато твоя красота становится даже ярче, чем днем. Все же ты гораздо больше похожа на утреннюю звезду, чем наш богохранимый космократор… Здесь после вашего приема ходило много разговоров…

– Каких?

– Все болтали, что если царица Савская была так же хороша собой, как Эльга Росена, то неудивительно, что иные народы ведут свою родословную от нее и Соломона. Будь я на месте Соломона… то есть… я хотел сказать…

В голосе его звучала растерянность, и по сравнению с обычной уверенной шутливостью искренность этих чувств особенно тронула Эльгу.

– Вот как! – Она засмеялась, прижавшись спиной к холодной мраморной стене. – Но если говорить о наших годах после крещения – тебе уже целых двадцать пять, мне же всего четыре месяца. И боюсь, мои няньки меня хватятся. Пожалуй, мне пора.

Они пошли назад, через те же покои, лестницы и переходы, то темные, то полуосвещенные. Савва держал ее за руку, и Эльга шла за ним, неся в душе смесь облегчения и чувства потери. Этому нет места в ее жизни, и незачем воображать, как она повела бы себя, если бы была не княгиней, а совсем другой женщиной.

У северных ворот за башней Кентинария Эльга снова села в седло. Город все так же веселился, перед мордами лошадей плясали и кривлялись слишком высокие плечистые «женщины», совершая непристойно-игривые телодвижения, и напыщенные «мужчины», у которых из-под накидок выпирала грудь. Слышались песни, говор, в котором Эльга не разбирала ни слова, но ощущала тот же настрой, каким полнится Киев в ночи Коляды.

У ворот палатиона Маманта Савва помог ей сойти с седла. Кто-то из его людей открыл ворота, заглянул внутрь. На пустом дворе стояла тишина, в окнах не горело огней. Савва провел ее через сад, постучал в дверь поварни; ожидавшая госпожу Инча торопливо отперла. Этериарх остановился на пороге.