Княгиня

— Вы уничтожите меня? — Лоренцо потряс письмом. — Леди Маккинни написала мне. Ваша кузина не в Англии, в чем вы пытались убедить всех, она в Риме! И приглашает меня к себе!

— Кларисса… Значит, она все-таки вырвалась оттуда?

Донна Олимпия говорила еле слышно, Лоренцо с трудом разбирал слова. Увидев ее посеревшее лицо, он все понял. Где же былое очарование? Где неукротимая страсть? Они враз исчезли, оставив после себя отвратительную опухшую харю, охваченную ужасом, некогда очаровательные, пляшущие девичьи локоны казались теперь чем-то гротескным, несопоставимым с обликом омерзительной стареющей бабы.

Но все это длилось лишь несколько мгновений. Донна Олимпия вновь овладела собой. Неторопливо оправив платье, будто по завершении спокойного делового обсуждения, она подвела итог:

— Значит, вы не желаете принять мое предложение? Ладно, кавальере, дело ваше. Addio!

Она уже собралась уйти, когда Лоренцо ухватил ее за рукав.

— Мне известна ваша тайна, ваше высочество, — сообщил он. — Вы отравили своего мужа — и княгиня в любую минуту может подтвердить это. Предупреждаю: одно лишнее слово, и я заявлю на вас папе!

8

Какое торжество истинной веры! Какой удар по ереси!.. Королева Швеции Кристина, дочь Густава Адольфа, величайшего полководца-протестанта, развязавшего затянувшуюся на три десятилетия жесточайшую войну, победителя сражения при Лютцене, унизившего Вестфальским миром Священную Римскую империю германской нации, — так вот, его дочь, отринув конфессию могущественного родителя, обратилась в истинную и дарующую сущее избавление веру!

Переход Кристины в католичество взбудоражил весь мир, и ликованию Ватикана не было предела. Рим всегда принимал в свои объятия искренне стремившихся к доброму, возвышенному и благостному. Но никогда и никому еще в этом городе не оказывали столь торжественный прием, как королеве Швеции Кристине. Еще в Мантуе, первом из итальянских княжеств, куда ступила нога королевы, в ее честь гремели орудийные залпы и церковные колокола, а ночью, в момент переправы Кристины через реку По, вода в ней озарилась отсветами великолепного фейерверка, затмившего собой звезды на небосводе.

День прибытия королевы в Рим был официально объявлен государственным праздником, и огромное количество народа устремилось к пьяцца дель Пополо, чтобы воочию видеть ее кортеж. Украсить ворота, через которые предстояло проследовать королеве и ее многочисленной свите, доверили кавальере Бернини. Там гостью должны были приветствовать кардиналы Барберини и Сакетти, стоявшие во главе Священной Коллегии. К великому изумлению римлян, королева предстала перед ними в высокой шапке, восседая верхом на мужской манер и с плетью в руках, — именно в таком виде она возглавляла свой кортеж.

С крепости Сант-Анджело гремели залпы салюта, и, пробираясь в направлении собора Святого Петра мимо ликующих толп народа и украшенных флагами домов, кавалькада непрерывно росла: фанфаристы, герольды и кирасиры следовали за солдатами королевской лейб-гвардии с эмблемой правящего дома Ваза, за ними — дюжина лошаков, груженных королевским скарбом и подарками папы. Далее шествовали барабанщики и носители жезла, капитан швейцарской гвардии и церемониймейстер папского двора, а уже за ними — представители римской знати, среди которых был и князь Камильо Памфили.

Хотя после смерти Иннокентия миновал год, князь по-прежнему не снимал траура, однако его одеяние из черного бархата украшали бриллианты на сто тысяч скуди и драгоценные камни, которые скорее пришлись бы к месту на выходном туалете его супруги. Впрочем, и той не приходилось жаловаться — праздничный туалет Олимпии Россано раз в семь превосходил по стоимости траурный ансамбль ее супруга. Под руку с ним она прошествовала в собор Святого Петра, чтобы присутствовать на первом святом причастии Кристины.

— Прошу простить, ваше величество, но мы были в силах оказать вам лишь скромный прием! — Такими словами приветствовал папа Кристину в соборе. — И пусть небеса возрадуются и отпразднуют когда-нибудь торжественную дату вашего обращения в истинную веру с пышностью, недоступной миру земному.

Франческо Борромини присутствовал на мессе бок о бок со своим старым другом Вирджилио Спадой. В один голос повторяли они слова литургии, осеняли себя крестным знамением и преклоняли колена, но если монсеньор целиком был охвачен благоговейным трепетом таинства, то Франческо никак не мог отделаться от накопившейся в его душе горечи.

Когда папа, самолично проводивший торжественную мессу, поднял бокал для обращения вина в кровь Христову, Франческо, нагнувшись к Спаде, спросил:

— Вы не объясните мне, отчего этот человек так ненавидит меня? Будто я у Бога теленка съел.

Спада, наморщив лоб, посмотрел на него.

— Он стал придираться ко мне, едва взойдя на папский престол, — прошептал Франческо. — Все мои проекты по Сан-Джованни в пух и прах раскритикованы, а теперь он даже грозится перепоручить работы над главным алтарем его епископальной церкви другому мастеру.